Отпетый мерзавец Хлебонасущенский из «Петербургских тайн», неудачник-реформатор в «Доме для богатых», гробовщик Яков из «Скрипки Ротшильда», директор школы по прозвищу Шрек из «Ранеток», полковник Ноздрев в «Кадетстве»… В рамках кинофестиваля «Золотой витязь» наш город посетил любимый зрителями народный артист России Валерий Баринов.
Суровый с виду, но очень мягкий в душе и открытый в общении, Валерий Александрович поделился сокровенным – своим отношением к профессии, порассуждал о роли великих в своей жизни и о том, куда катится современный российский кинематограф.
Лучший зритель – в Томской области!
– Валерий Александрович, не могу не спросить вас, гостя наших Сибирских Афин, о ваших впечатлениях от города.
– Я очень люблю Томск! Хотя по-настоящему был здесь всего однажды. И даже не столько в Томске, сколько на севере Томской области – в Каргаске, Александровском, Молодежном… Это было 44 года назад, в 1971 году. Я тогда работал в ленинградской Александринке. В академических театрах отпуска были большие, артисты зарабатывали крайне мало и потому летом частенько выезжали на так называемые чесы – гастролировали по самым отдаленным уголкам Союза. В 1971-м выбор пал на Томскую область. Помню, тогда мы играли водевиль Володина, который он написал специально для нас по просьбе режиссера – нужна была короткая и емкая пьеса, и он, как гений этого жанра, ее создал. За месяц мы побывали, наверное, в нескольких десятках населенных пунктов: в деревушках, у нефтяников, в поселках-поселениях. Несмотря на ту жуткую занятость, у меня о том времени остались совершенно дивные воспоминания.
– А с чем они связаны?
– Связаны они в первую очередь с людьми, этими необычными для меня городами и деревушками. Кстати, именно здесь, в Томской области, я встретил одного из самых благодарных зрителей в своей жизни. Помню, играли мы в каком-то небольшом поселке, где на поселении жили воры и прочие проходимцы. Спектакль показывали в местном клубе: там фактически не было сцены, зал был очень маленький, при этом народу набилось человек 300, не меньше. Мы долго не могли начать, больше часа ждали какого-то важного человека. Думали, приедет начальник, местный партийный лидер. Ан нет! Спустя полтора часа в набитый битком зал вошел невысокого роста человек в темном японском костюме, с белым кашне на шее и в брюках, заправленных в сапоги. Это был местный воровской авторитет. Посасывая в зубах спичку, он походкой Волка из мультика «Ну, погоди!» проследовал к первому ряду, где ему, естественно, тут же уступили место. Спектакль прошел на одном дыхании – он смеялся так, что я думал, его сердце не выдержит. К концу спектакля градус хохота возрос до небывалой величины – он начал ползти к сцене и кричать: «Подожди, сука, ну хватит, я больше не могу!» За всю мою 50-летнюю актерскую деятельность это был один из лучших зрителей. Спасибо ему за настолько искреннее восприятие моего искусства. Может быть, в этом и есть главная задача артиста. Как когда-то Друцэ в пьесе «Птицы нашей молодости» написал: «Что надо сделать, чтобы воспитать хорошего человека? Его нужно научить вовремя плакать и вовремя смеяться, остальное он поймет сам». Вот актер должен играть так, чтобы публика понимала, что в одном месте нужно плакать, а в другом – смеяться. И, если ему это удастся, он по праву может считать, что выполнил свою работу.
Выбор за публикой
– На ваш взгляд, есть ли принципиальная разница между съемками в советском кино и в современном?
– Да, есть. Раньше был более тщательный подход. Наличие такого инструмента, как цензура, заставляло художника более ответственно подходить к тому, что он делает. Запреты, с одной стороны, вредны для искусства, но с другой… Признаюсь, процесс проникновения элементов цензуры в культуру, который с недавних пор запустился в России, меня пугает. Ведь у нас в стране как? Сначала запрещают мат, а потом все остальное. Должен соблюдаться баланс. Я, например, выступаю против мата на сцене, но не считаю, что он должен быть запрещен категорически. Это дело художника. Если тебе не хватает таланта создать что-то стоящее в рамках литературного языка, завоевывай внимание зрителей экспрессией! В конце концов решать, что смотреть и что любить, все равно публике. Если есть спрос, должно быть и предложение. Я всегда вспоминаю Владимира Высоцкого. В его творчестве нет ни одного матерного слова. Несмотря на это, человек сумел выразить целую эпоху, пропустив ее через себя. Возвращаясь к вашему вопросу о кино: в современном русском кинематографе практически полностью исчезла роль автора. Причина, видимо, в отсутствии индивидуальностей. Я снялся уже более чем в 200 картинах, но я не помню и половины режиссеров, которые их снимали. Недавно произошел такой случай: я проходил по улице, и со мной поздоровался мужчина. Я холодно отвел взгляд, не узнав его, прошел мимо. Он меня одернул вопросом: «Разве вы меня не узнаете? Ведь вы снимались в моей картине». Я так и не смог его вспомнить, что не удивительно – сейчас режиссеры практически не бывают на съемочной площадке, все время за пультом. Такой подход меня убивает.
Говоря о российском кино в целом, не могу не сказать: полный метр сейчас в принципе перестал отвечать требованиям классического кинематографа. Большинство картин, выпускаемых на широкий экран, продукт, ориентированный в основном на детей. Они – основной потребитель. И это, кстати, общемировая тенденция. Серьезных, «взрослых» фильмов становится все меньше. Я иногда смотрю на толпы поклонников «Властелина колец», и мне становится страшно. Все они, по сути, дети, так и не ставшие взрослыми. Я раньше сам обожал фантастику – бредил произведениями Беляева, Герберта Уэллса, Толстого. Но это другое. Мир современных тинейджеров и без того полон иллюзорности – компьютерные игры, гаджеты, телефоны… Кино, вместо того чтобы возвращать молодежь к реальности, еще больше погружает их в этот игрушечный мир, что влечет за собой преждевременное омертвление души.
По-шукшински легко…
– Есть ли какой-то проект, оставивший особое место в вашей жизни?
– Достойных картин и постановок, спасибо Богу, в моей жизни было не мало. Если говорить про последнее время, то совсем недавно я закончил съемки в картине замечательного режиссера и просто очень дорогого мне человека Сергея Никоненко. Фильм был создан по трем рассказам Шукшина. Никоненко сам написал сценарий, объединив под общим названием «Охота жить» три рассказа: «Билетик на второй сеанс», «Осенью» и «Жить охота». Вместе со мной в кадре были Нина Усатова, Алексей Крученков… Я не знаю, что за кино в итоге получится, но могу сказать точно: во время съемок мы получали огромное удовольствие как от работы с материалом, так и от общения внутри команды. Это было полтора месяца счастья. Сегодня подобные проекты – огромная редкость. Сергей не стал осовременивать тексты, как это сейчас модно, полностью сохранив шукшинский колорит. Истории вечные – про любовь, про предательство, про жизнь.
Шукшин гениален. Он умел рассказать о сложных жизненных перипетиях необыкновенно легко, пронзительно, с юмором и светлой грустью. Сегодня таких писателей, мне кажется, нет. Шукшина я отношу к ряду высочайших гениальностей XX века. Могу поставить в один ряд, например, с Высоцким. Это люди, через которых прошло время. Через свое творчество они пропускали всю боль, отчаяние и счастье миллионов людей, глубоко внутренне их переживая. Возможно, поэтому и прожили они так мало и выразить себя пытались в самых разных ипостасях: Высоцкий – как актер, поэт, талантливый исполнитель, Шукшин – как писатель, актер, режиссер.
– В вашей речи отчетливо уловимы эсхатологические мотивы – по-вашему, сегодня действительно наблюдается упадок культуры?
– Однозначно на этот вопрос я ответить не могу. Материал, сценарии, подход к съемкам изменились – факт. Но свидетельствует ли это об упадке, не знаю. И сегодня периодически встречаются неплохие молодые авторы и режиссеры. Возможно, во мне просто говорит ностальгия по временам моей молодости. Еще в XIX веке Михаил Лермонтов в пьесе «Мас-карад» писал: «Не правда ль, тетушка, что прежде все было лучше и дешевле?» Так всю жизнь… Люди пожившие всегда тоскуют по юности. Однажды, когда я снимался у французов, меня спросили: «Скажите, как же вы жили в годы застоя?» На что я ответил: «Потрясающе! Я был влюблен так, что ничего вокруг себя не видел. Какой там застой? Главной для меня была она…»
Наше время было другим. Мы действительно, наверное, были более размеренными, вдумчивыми, тщательней подходили друг к другу, жили иначе. Я всегда потрясаюсь, когда читаю Пушкина. Задумайтесь, сколько ему нужно было времени, чтобы элементарно переехать из Москвы в Санкт-Петербург и обратно, а сколько он успел написать! Мы же сегодня не успеваем ничего. Все поглощаем урывками, не вникая в процесс, с людьми разговариваем на ходу, влюбляемся тоже на ходу… Зачем?
Роман с театром
– Каковы сейчас ваши взаимоотношения с театром?
– Мой роман с театром, наверное, никогда не закончится. Сейчас я работаю с одним из величайших театральных режиссеров – Гингсом. На репетиции хожу как в кабинет реанимации. Участие в спектаклях для меня давно перестало быть способом заработать. Тут скорее даже я готов платить за возможность «оживать» на сцене. Что уж говорить, если за два съемочных дня я получаю годовую зарплату в театре.
Последние годы я очень много снимаюсь. Все эти бесконечные сериалы, фильмы… К сожалению, достойные сценарии и режиссеры сейчас встречаются все реже. Соглашаюсь, конечно же, не на все, но и суперизбирательностью тоже не страдаю. К ремеслу своему я отношусь как к профессии токаря или слесаря. Пришел на смену: тебе говорят – точи сегодня контргайку для унитаза. На следующий день задание – тоже выточить гайку, но уже для космического корабля. И ту и другую работу я должен сделать одинаково хорошо. Конечно, мне интереснее производить деталь для корабля, но…
От «Просто Марии» до «Лунгина»
– Раз уж мы коснулись темы сериалов, можете поделиться своим мнением: наблюдаете ли вы какую-то трансформацию в этом жанре? Отличаются ли современные телеистории от тех, что снимались, скажем, в 1990-х годах?
– Пожалуй, да. Наша страна прошла неплохой путь от бездумного «мыла» к производству довольно качественного продукта. Допустим, прогремевшие в последнее время сериалы Тодоровского «Лунгин» – отличные тому примеры… Я, честно говоря, сейчас начинаю понимать тягу больших режиссеров к созданию телеисторий. Она совершенно оправданна. Ведь это возможность выразить себя, не боясь, что твое произведение не окупится. Плюс здесь художник более-менее свободен, не ограничен рамками метра.
Я заметил, что сериал сейчас занял место настольной книги. Люди больше не читают, клиповое мышление возобладало – теперь люди готовы только смотреть. Поэтому я всегда выступаю за многосерийные истории хорошего качества – как-то же нужно людям развивать свою душу. По силе внушения и воздействия этот жанр – лидер. Его великую силу воздействия я впервые ощутил, когда в России появились первые мексиканские сериалы «Просто Мария», «Богатые тоже плачут». «Как это можно смотреть, это же такая безвкусица?» – думал я тогда. Однако спустя некоторое время в «Литературной газете» прочитал, что огромное количество молодых мам, которые когда-то в роддоме отказались от своих детей, благодаря этому самому «ужасу» начинают их разыскивать. Я простил сериалу все!
– Многие кинокритики, да и просто зрители называют вас главным мерзавцем российского кино. За свою карьеру вы сыграли стольких, мягко говоря, не самых приятных людей… Как вы относитесь к подобным ролям? Любите или уважаете?
– Во-первых, я не верю в абсолютно плохих или абсолютно хороших людей. В каждом из нас намешано 50 на 50. Обстоятельства, воспитание, образование человека заставляют поступать в тех или иных ситуациях по-разному. Я всегда себе говорю: я должен быть адвокатом для своего героя.
Если говорить честно, плохишей играть интереснее. В каждом из нас есть то, что мы скрываем от чужих глаз, чего стесняемся или даже боимся. Отрицательные персонажи позволяют актеру внутренне отработать все эти потенциальные, скрытые опасности характера. Я на экране столько раз убивал, грабил, расстреливал, взрывал, чего никогда не делал в жизни… Видимо, потенциально я был готов к совершению подобных поступков, ведь на экране у меня получалось сделать это убедительно… За это я и люблю свою профессию. Она дает возможность посмотреть на мир другими глазами.
«Я не очень люблю давать интервью, рассказывать о себе, о личной жизни. Артист не должен все показывать. Что вас больше всего притягивает в женщине? Тайна. Артист, как и представительницы прекрасного пола, тоже должен уметь создавать за собой шлейф тайны. Для зрителя он должен оставаться загадкой. Только при таком раскладе возможно полное перевоплощение и слияние с героем. Только в этом случае за игрой актера на сцене или в кадре будет интересно смотреть.»
справка «ТН»
Валерий Баринов – народный артист РФ. Родился 15 января 1946 года в д. Жилино Володарского района Орловской области. В 1968 году окончил Высшее театральное училище при Малом театре. С того же года работал в театре им. А.С. Пушкина в Ленинграде (Александринский театр). Лучшие работы: Петя Трофимов («Вишневый сад» А.П. Чехова), Белкин («Болдинская осень» А. Свирина), Вестник («Антигона» Софокла). С 1974 по 1988 год работал в труппе Центрального театра Советской армии (ныне – Театр Российской армии).
С 1988 по 1991 год – актер театра им. А.С. Пушкина в Москве.
В 1992 году Валерий Баринов приходит в труппу Малого театра. Играет Ванина («Пир победителей» по А.И. Солженицыну), Кучумова («Бешеные деньги» А.Н. Островского), Корпелова («Трудовой хлеб» А.Н. Островского), Президента («Коварство и любовь» по Ф. Шиллеру).
С 2005 года и по сей день – актер Московского театра юного зрителя.
