Василий Филиппович Казак прошел в составе 79-й Гвардейской дивизии всю войну, от Томска до Берлина. На фронте сначала был стрелком, потом радистом.

«Такое пополнение мне не нужно»

– В 1941 году я учился в дорожно-механическом техникуме. В сентябре мы всей группой решили пойти в танкисты. Разбились по экипажам (командир танка, башенный стрелок, водитель) и пошли в военкомат. Там, узнав, что мы учимся по специальности «эксплуатация и ремонт автомобилей и дорожных машин», сказали, что эта специальность очень нужна на фронте, так как там много битой техники, а ремонтировать ее некому. Мы сказали, что это не для нас: кто-то будет воевать, а мы ремонтировать? И ушли все из техникума. Наш «экипаж» пошел работать на ГПЗ-5.

А в декабре начала формироваться 284-я дивизия, и нас в нее призвали. Меня зачислили стрелком в 4-ю роту 2-го батальона 1043-го стрелкового полка. Пока шло формирование, я окончил курсы пулеметчиков и радистов. В марте 1942 года мы выехали на фронт в район Брянска, Курска, Липецка.

Нас решили передать в 40-ю армию. Когда туда прибыли, нас построили. Наш командир дивизии Батюк и командующий 40-й армией (фамилию не помню) идут мимо нашего строя и около меня останавливаются. И командующий армией говорит: «Нет, такое пополнение мне не нужно. Они будут «мама» кричать» (наша дивизия состояла в основном из 17–19-летних пацанов). А мы хором кричим «Мы гвардейцы!» И нас передали в резерв Брянского фронта.

Первый бой

– Когда немцы прорвали фронт 40-й армии, нас ввели в бой под станцией Касторная с задачей задержать немцев, дать возможность 40-й армии отойти на новые рубежи и избежать окружения. Этот наш первый бой я хорошо запомнил. Я и сегодня вижу его как на картинке. Утром я пошел на кухню за завтраком. Получил термос, иду обратно. Подхожу к окопам, смотрю – идут немецкие танки шеренгой и пехота за ними. Я бегом в окоп, беру в руки карабин.

До немцев было еще далековато, метров 600–800. Командир взвода кричит: «Огонь!» Но мы не стреляем. А вдруг это наши? Командир опять кричит: «Огонь!» – и мы все-таки пальнули. А они как шли, так и идут, мы не попали.

Когда они подошли ближе, тут мы давай их ложить. Выбивали мы их, выбивали, они залегли. За ними идет вторая шеренга, мы перенесли огонь на нее. Мы и вторую шеренгу положили. А танки идут и стреляют из пушек в землю перед собой – проверяют, нет ли минного поля. Когда они подошли к нам на 20–30 метров, мы их гранатами стали закидывать. На отделение была всего одна противотанковая граната, две противопехотные. Противопехотные мы связывали вместе и подрывали ими танки. Если бы у нас тогда были хотя бы бутылки с горючей смесью, мы бы все танки уничтожили. А так только часть подбили, остальные прошли наши окопы и двинулись дальше. Один танк проехал прямо надо мной, я его в днище штыком потыкал… Танки пройдут, а пехоту мы отсекаем. Танки возвращаются обратно, без пехоты идти боятся. И вот так пять дней мы отбивали немецкие атаки. Наша дивизия тогда устояла, но попала в окружение.

Контузия

– Когда выходили из окружения, я был тяжело контужен, несколько дней был без сознания. Рядом со мной взорвалась мина от немецкого шестиствольного миномета «Ванюша». Сзади меня бежал комсорг роты. Он потом рассказал: «Подбегаю, а ты лежишь, целый, и не шевелишься». Он меня на плечо и побежал дальше. Он вынес меня из окружения. Фамилию его не помню.

Я пять дней отлеживался в ветряной мельнице. А когда очнулся, то все забыл, полностью потерял память. Не помнил, кто я, где я, что со мной, как мать зовут, домашний адрес… Все забыл совершенно.

Память потом возвращалась ко мне постепенно. Когда что-то где-то увижу, услышу из того, что раньше знал, у меня как форточка в голове откроется (я даже ощущал ее размеры – миллиметр на миллиметр), и я вдруг все вспоминаю.

Например, как-то в Сталинграде вызвал меня командир полка и спрашивает: «Письма пишешь домой?» – «Нет». – «А почему?» – «Не помню адреса и как зовут мать». – «Как так?» – «Память потерял». Он мне письмо матери моей показал. Я прочитал и сразу же и адрес вспомнил, и как маму зовут.

Оказалось, мать полгода не получала от меня писем, а потом прочитала в газете «Красная звезда» приказ о награждении меня медалью и написала командиру полка, чтобы узнать, что со мною, это меня наградили за старые заслуги или за недавние, если жив-здоров, то почему не пишу.

Командир полка приказал мне писать письма и ему приносить, он сам их отсылать будет. Три письма я ему принес, а потом сам стал отправлять.

Непонятно, как уцелел

В Сталинграде Василий Казак воевал радистом. Как ему удалось там выжить, он и сам не понимает.

– Когда битва закончилась и саперы стали разминировать Сталинград, то оказалось, что на каждом квадратном метре было от 500 до 1 250 осколков. Там каждый бугорок, каждая ямка были пристреляны. Из траншеи высунуться было невозможно, передвигались только ползком. Вдобавок нас постоянно бомбили, немцам, наверное, авиацию девать было некуда… А мы там четыре месяца простояли, и меня даже не ранили.

Мы занимали позиции в центре Мамаева кургана, а в трехстах метрах за нами был блиндаж командующего нашей 62-й армии генерала Чуйкова и штаб армии. А вот наша артиллерия стояла за Волгой, поддерживала нас огнем с того берега. Использовать артиллерию и танки в самом Сталинграде было невозможно. У нас всюду лежали бутылки с горючей смесью. Вывернет из-за угла немецкий танк, берем ближайшую бутылку и в него кидаем, он загорается.

Так что воевала в основном пехота. Когда еще оставались неразрушенные дома, то немцы иногда находились прямо за стенкой: в одной комнате мы, в другой – немцы, даже речь их слышали. По ночам группами по 10–15 человек просачивались к немцам и старались уничтожать их штабы, опорные пункты.

Смотреть сейчас современные фильмы про оборону Сталинграда мне неприятно, показывают полную чушь. Мне кажется, правдиво показать то, что там было, вообще невозможно.

В партию приняли посмертно

В Сталинграде Василия Филипповича посмертно приняли в коммунисты и наградили медалью «За боевые заслуги».

– Немцы разрезали наш полк и просочились к Волге. Связь со вторым батальоном прекратилась. Начальник связи полка капитан Попов приказал мне и Будько пробраться во второй батальон, уточнить обстановку и восстановить связь. Перед уходом на задание мы написали заявление: «Если погибнем, просим считать нас коммунистами». Ночью мы проползли во второй батальон, я починил рацию, и мы поползли обратно, хотя уже стало светать. Вдруг слышу, как застрочил пулемет, и каким-то шестым чувством понял, что это по нам стреляют. Я говорю: «Замри», и мы замерли. Прямо перед нами в землю вошли пули. Поползли дальше. Опять застучал пулемет, мы снова замерли, перед нами снова вонзилась пулеметная очередь. Потом по нам стали бить из крупнокалиберного пулемета. Мы решили больше не двигаться, прикинулись мертвыми. Когда стемнело, приползли к своим. А те уже считали нас погибшими, и парторг принял нас в партию.

О бомбежках

– Когда нас начинали бомбить с самолетов или обстреливать из артиллерии, я ложился в траншею и засыпал. Пока все грохочет, я сплю, а когда становится тихо, просыпаюсь и смотрю – видно только хвост последнего уходящего самолета.

В Сталинграде для борьбы с самолетами мы приспособили противотанковые ружья (ПТР). Берем телегу, одно колесо с оси убираем, ось забиваем в землю, вокруг обкапываем, а к оставшемуся на оси колесу привязываем ПТР (он тяжелый, на весу не удержать).

И вот как то сидим мы с моим другом Вениамином Дрожжиным, а на нас летят два мессершмитта. Он кинулся в траншею к ПТР, прицелился, бац – и один задымил, отвернул и упал. А Веня рассуждает: «Интересно устроен человек. Вот сбил самолет – улыбаюсь. А можно ли улыбаться, когда бомбы на тебя летят?» И тут, как по заказу, на нас опять летят два мессершмитта. От них начинают отделяться черные точечки – бомбы. Веня говорит: «Вот смотри, я буду улыбаться». Ну, я одним глазом на бомбы, а другим – на него. Он улыбается. Бомбы упали в трех метрах от нашей траншеи. Мы упали на дно траншеи, а когда дым от взрывов рассеялся, Веня встает и спрашивает: «Ну как?» – «Не совсем получилось». – «Я сам чувствую, морда у меня вытянулась. Но если потренироваться, то можно».

Почему они стали стрелять?

В Берлине Василий Казак стал свидетелем того, как солдат томской дивизии спас немецкую девочку:

– Между нами и немцами был какой-то канал с мостом через него. Мост был пристрелян с обеих сторон, подобраться к нему было невозможно. А под мостом плачет ребенок. Наш сержант Масалов говорит: «Ребята, прикройте». И пополз. Никто не стрелял. Масалов дополз, взял ребенка и пополз обратно. И тут немцы открыли по нему огонь. Мы из всех видов оружия открыли огонь по немцам, подавили их. Масалов выполз целым и ребенка принес. А меня до сих пор терзает вопрос: почему немцы не стреляли, когда он туда полз, а стали стрелять, когда он пополз обратно?

Весть о капитуляции Германии Василий Казак и его товарищи услышали по рации в тот момент, когда находились в подземных коммуникациях Берлина и готовились взрывать стальную дверь в бункере, который, по их мнению, вел в подземное укрытие немецкого командования под Рейхстагом. Приказ о взрыве входа в бункер им отменили.

Фото: Максим Кузьмин.