Никакой беллетристики. Никаких завитушек. Записи сделаны по свежим следам. Не очень суразные житейские эпизоды.

Я долго сомневался, следует ли вообще публиковать это фрагментарное повествование.

Кому оно нужно?

Потом понял: именно по принципу «нужно» публикация имеет право быть.

Возможно, она кому-нибудь да поможет…

Сегодня 24 ноября, вторник. В окно смотрит луна. Ее фаза – ровно половиночка без одного дня. Операцию мне сделали точно две недели назад, во вторник 10-го. Значит, тогда было три четвертых.

Месяц шел на ущерб. Как и жизнь, но такая мысль мне не приходила в голову. Да и сейчас, честно говоря, не отягощает.

* * *

На пакете с рентгеновскими снимками стояла моя фамилия и крупные буквы ООО. Ну не общество же с ограниченной ответственностью, подумал я. Наверное, три нуля – как антитеза трем плюсам (+++), означающим положительный результат анализа на болезнетворную флору-фауну. Скажем, «РВ +++: реакция Вассермана подтверждает высшую зараженность организма бледными спирохетами»…

Оказалось все проще: отделение общей онкологии, куда меня и определили.

* * *

Перед тем как назначить операцию, это существо долго и многосторонне обследовали. По нескольку раз брали на анализ кровь из пальца и из вены, делали рентгенографию грудной клетки, просвечивали ультразвуком лимфатические узлы, печень, селезенку и прочие разные органы. Еще впихивали в желудок оптико-волоконный зонд: мучительный процесс, носящий название «гастроэнтероскопия». В целом изучение моего организма предполагало поиск метастазов.

– Пока все чисто, – сказал мой врач. – Похоже, можно резать.

– А если б они обнаружились? – спросил я. – Направили бы к патологоанатому?

– Отчего же? – он не захотел поддержать шутку. – Лечили бы, только другими способами. Химиотерапия, скажем…

Последнее, что оставалось, когда все остальные подозрения были сняты, – томография скелета. Уложили на кушетку, велели не двигаться… И внушительный, массивный и умный белый аппарат начал медленно перемещаться вдоль моего тела, сканируя его на всем протяжении. Меня разбирали по косточкам – почти буквально.

Когда эта процедура закончилась, доктор поинтересовалась, не в Северске ли я живу.

– Нет, – сказал я. – Но езжу туда часто.

– Тогда мы дадим вам справку.

– О чем?

– О том, что гамма-излучение вашего организма вызвано медицинскими причинами. Помните укол, который я вам делала утром? Это радиоизотоп…

– А какой конкретно?

– Технеций девяносто девять, – скучно ответила она.

Из чего я сделал вывод: физическая защита нашего атомного города поставлена неплохо, коли даже на внешнем КПП улавливаются слабые потоки гамма-частиц.

Метастазов не нашлось и в костях. И назначили мне хирургию.

* * *

…Человек, увидев которого, я внутренне вздрогнул: настолько знакомо показалось мне его лицо. Я долго не мог избавиться от неприятной тревоги, все ломал голову: на кого же он так похож? И вдруг понял: а на меня самого.

Такой же сухощавый и сутулый, с черепом долихоцефала, с некрасивым лицом и умными глазами, глядящими чуть исподлобья.

Он обитал в седьмой палате. Я – в восьмой. А в палате № 6 лежала очень красивая девушка с саркомой коленного сустава на одной из длинных, прямо-таки модельных ног. Она ходила в розовых шортиках, вовсе не скрывающих и не скрашивающих ничего, и жутковатый диагноз «саркома» мог бы поставить любой человек с самым средним неспециальным образованием.

Девушка передвигалась на костылях. Лицо ее было неизменно бесстрастно. Оно просто ничего не выражало и не отражало. Такую замкнутость человека в себе самом невозможно представить, если не увидишь.

– Это болезнь второго десятилетия, – сказал доктор, которого я попросил дать популярные пояснения насчет саркомы кости. – Преимущественно второго. Да.

Подразумевался возраст от 10 до 20.

Памятуя про «Госпиталь» Артура Хейли, читанный мною лет тридцать назад, я пробормотал что-то вроде синяков и шишек, неизбежных для растущих мальчишек и девчонок.

– Травматическая природа исключена! – с жаром сказал доктор. – Да, раньше эта гипотеза была в ходу, но теперь от нее практически отказались.

– Тогда – что же?

– Изменения на генетическом уровне.

* * *

Оперировали меня под общим наркозом, что само по себе представляло интерес: я такого еще не испытывал, только слышал от товарищей. Но действительность и тут опрокинула мои ожидания: никакого веселящего газа, никакого медленного погружения в небытие…

Притянули руки и ноги к операционному столу, протерли кожу какой-то жидкостью, поставили инъекцию, и я лежал как будто забытый: ни хирурга, ни операционных сестер не было и не блестел зловещий инструментарий. Только доктор Ли, анестезиолог, прохаживался по палате.

– Еще один небольшой укольчик, – сказал он. – Так… Не больно?

Боли не было: аккуратная работа.

– Извините, доктор, а как вас зовут? – поинтересовался я.

– Андрей Анатольевич, – охотно ответил он.

И меня не стало.

Очнулся уже в реанимационной.

* * *

– Просыпайтесь, просыпайтесь! – женский голос раздражал и надоедал, от него хотелось отмахнуться, как от комариного жужжания.

– Какого черта? – хотел сказать я. – Всегда просыпаюсь самостоятельно, встаю мгновенно, и уговаривать меня не надо…

Но слов не получилось, а выходило из кирзового рта только нелепое клокотание.

– Тошнит? – участливо спросил голос.

Я помотал головой.

– Болит что-нибудь?

Нет, нет.

– Как вы себя чувствуете?

Тут я поднатужился и выдавил, едва переваливая огромный язык:

– Положительно.

И потом, основательно подумав, выдал сравнение:

– Как с похмелья.

Что было, в общем-то, вранье, поскольку состояние тяжкого абстинентного синдрома мне вовсе не знакомо.

Но обломки мыслей сцеплялись трудно, сквозь них пробивалась умилительная какая-то доброта, и мне очень захотелось сказать:

– Какая же вы милая, Катя!

– Откуда вы меня знаете? – удивился голос.

Но я этого и сам не знал, потому что опять исчез.

Когда я окончательно пришел в себя, никакой Кати рядом не было. Наблюдалось в поле зрения около дюжины белых халатов, размеренно мельтешащих далеко справа. Как бабочки, подумал я. Капустницы… От этого правого углового стола неслись мужские стоны и резкие четкие команды дежурного врача.

Стоны не удивляли и не пугали, воспринимаясь как нечто должное. Между ними и мною – еще один стол, и на нем покоилась внушительная женская туша. Именно так, поскольку обнаженную брюшную полость очерчивал огромный кровавый шрам, какие, наверное, возникают у самураев после харакири. Женщина была в сознании и смотрела в мою сторону устало и безучастно. Инстинктивная деликатность заставила меня отвести глаза.

С левой стороны было еще двое пациентов. Разглядеть их у меня уже не хватило сил, тем более что лежать приходилось с наклоном вправо. Да и веки опускались сами собою под давлением неяркого света.

– Утку? – спросили меня.

По участливости голоса я понял, о чем идет речь, кивнул, и, получив некое приспособление, справил в него малую нужду, которой оказалось на удивление много.

Стонущего человека увезли, как я понял, опять в операционную. Я еще несколько раз засыпал и просыпался. Ничто не тяготило, ничего не хотелось. Разве что еще раз попросил утку.

Потом нас стали развозить по палатам. Поочередно выкатили соседей слева. Соседке справа сказали: «А вам у нас придется побыть еще. У вас ведь диабет». «Как? – вскричала она слабым голосом. – Отродясь не было!» – «Чрезвычайно повышенный уровень сахара, – отрезал доктор. – Не волнуйтесь, все уладится».

Переложили на каталку и повезли меня. Коридорные повороты здесь не слишком удобны для транспорта, и на каком-то этапе маршрута я сказал старательным сестричкам:

– Ничего, можно и вперед ногами.

Одна прыснула, а другая сказала сурово:

– Не надо спешить.

(Продолжение в следующих номерах).