Томский ТЮЗ начал 46-й сезон с разговора о любви

Пила, земля и электрический разряд – вот «инструменты», с помощью которых три режиссера – Дмитрий Лимбос, Надя Кубайлат и Александр Огарев – вскрыли культурные коды русской классики в Томском ТЮЗе на «Лаборатории молодежного театра. Про любовь».

Лаборатория совпала с началом сезона. Начать не с премьеры, а с трех эскизов, которые создавались за пять дней – ход не новый, но и не избитый и весьма рискованный. Для театра – это вызов, испытание на прочность. Для зрителей – тоже.

Театральный эксперимент и включенность в него зрителей – обязательные условия проекта «Про любовь. Лаборатория молодежного театра», который Томское отделение СТД реализовало с использованием гранта «Российского фонда культуры» в рамках федерального проекта «Творческие люди» национального проекта «Культура» на базе Театра юного зрителя.

Классика сложнее

Для актеров всегда важен процесс. А процесс похож на бег спринтера – невероятный выброс адреналина, мобилизованность всех сил, всех ресурсов организма. Все возбуждены. Все живут на пределе. Поэтому вопрос директора театра Андрея Сидорова, как за пять ночей успели выучить наизусть пушкинский поэтический текст, звучал отчасти шуткой, отчасти комплиментом. А вот смогли! Потому что это лаба (так для краткости актеры зовут лабораторию)!

ТЮЗ и зрителей пригласил к эксперименту, предлагая отказаться от привычного взгляда на знакомые произведения. Вопросы, над которыми Иван Орлов предлагал подумать зрителям, отражают главную идею лаборатории, а уточнение «молодежный театр» подразумевает целевую аудиторию. Вопросы, хорошо или плохо осовременивать классические пьесы? Какой должна быть классика сегодня? Кому сегодня классика нужна?

На эти же вопросы отвечал в своей лекции Александр Вислов, театровед, театральный критик, историк театра, преподаватель ГИТИСа. Его лекция «Как и для чего сегодня ставить классику?» предваряла первый эскиз и явилась своеобразным камертоном ко всей лаборатории. Фамилии великих драматургов и режиссеров звучали как иллюстрация бесспорного тезиса: представление о классике всегда относительно.

– Театральная лаборатория все более и более усложняет задачи для артистов, для режиссеров, для зрителей, – заметил Александр Вислов после обсуждения. – Режиссеры прекрасно разобрались, как работать с новой драмой и новой-­новой драмой, а классика – сложнее. У каждой пьесы есть бэкграунд, заложенные в ней смыслы. Все это испытание для режиссера. С другой стороны, классика дает больше шансов проявить фантазию. Размах куда больше, чем в современной пьесе.

«Любовь-­кровь»

Любовь, заявленная в названии лаборатории, оказалась очень непростой материей для воплощения на сцене. Известная рифма «любовь и кровь» стала лейтмотивом в «Вие» Дмитрия Лимбоса. Бутафорская кровь, как призналась одна из зрительниц, «была самым прекрасным, что было в эскизе». Она лилась потоками даже тогда, когда ситуация и не предполагала её: вот ведущая шоу «Вечерний хуторок» – Екатерина Костина прихлопывает комара, присевшего ей на лоб, – и тут же кровь ручьем.

…Окровавленная ножовка в окровавленных руках Хомы Брута – Тимофея Абаскалова, хрипящая в предсмертных конвульсиях панночка – Александра Ухман, задранный подол её платья, – вся эта картина не оставляла сомнений у зрителей: философ Хома сначала изнасиловал девушку, потом убил и расчленил труп. Так Дмитрий Лимбос трансформировал завязку сюжета с учётом современных реальностей. Сменив временной вектор, режиссер меняет и сам сюжет, а заодно и поэтику страшного.

У Гоголя она уходит своими корнями в фольклор: запел петух – исчезла нечисть. В эскизе жуть берёт Хому и заодно зрителя от того, что панночка, которая вроде бы «помэрла», ведёт себя, как живая, как расшалившийся подросток-­вампир. Она постоянно троллит своего «избранника», заигрывает с ним, подшучивает над ним. У зрителя в отличие от героя есть способ защититься от наваждения и победить липкий страх – это смех. И неподдельный интерес к игре молодой актрисы, дебютантки Томского ТЮЗа. Александра Ухман составила достойную пару талантливому Тимофею Абаскалову.

Что касается любви, то ее отсутствие и стало режиссерской идеей. Режиссер, по его признанию, «прокричал» о том, что у него сейчас «болит» – про тотальное насилие, заполняющее информационное поле и сознание людей, живущих в гибридной реальности.

В «Трёх сестрах» любви не меньше, чем в «Чайке», о которой Чехов говорил, что там пять пудов любви. Правда, она уставшая, больная, истеричная, надломленная, неразделенная. Хотя из-за нее тоже стреляются, и тоже насмерть.

КамАЗ земли

В эскизе Нади Кубайлат чеховская драма настроений балансирует между комедией и трагедией. Все любовные линии она комически снижает. Вершинин – Олег Стрелец выходит на сцену с ингалятором в руках, а перед тем, как ему появиться, по залу пробегает его истеричная жена с безумным воплем «Саша! Саша!» (закадровый персонаж играет Евгения Алексеева). Маша – Ольга Кузнецова-­Райх в очень прозрачном чёрном платье кажется крайне легкомысленной и экзальтированной особой, имеющей мало общего с воспитанной и интеллигентной дочкой генерала, хотя постоянно твердит пушкинские стихи. Два соперника Соленый – Владимир Хворонов и Тузенбах – Роман Колбин выглядят, как братья-­близнецы, а в их облике угадываются диггеры, но не офицеры. Способны ли они к сильному чувству любви? Скорее нет, чем да. И только Наташа – Евгения Алексеева, которая по шкале нравственных ценностей у Чехова воплощает пошлость, способна к любви, в ней есть какая-то живая материя.

Но режиссера интересует как раз не живая материя, а нежизнеспособные мечтания сестёр. Первые сцены заставляют думать, что Кубайлат откровенно смеется и над сестрами и даже над Чеховым. Один призывал интеллигенцию к труду и отправил старшую Ольгу работать в гимназию, а младшую Ирину ещё дальше – в школу на кирпичный завод. Другая заставила Ольгу – Ольгу Ульяновскую и Ирину – Анастасию Ревнивец таскать тяжелые мешки с землей. В этом есть какая-то насмешка над их мечтами. Хотели трудиться – ворочайте землю!

Для постановки «Трёх сестер» режиссер Надя Кубайлат запросила КамАЗ земли. КамАЗ-не КамАЗ, но около центнера земли было вытащено и рассыпано по сцене. На обсуждении режиссёр сообщила, что «земляное пространство вычитала из пьесы, и это принципиальное решение». Оно – в создании пространства кладбища. В прямом и переносном смысле (кладбище надежд). Поэтому именины, с которых начинается пьеса, превращаются в поминки.

По мысли режиссера замена одного ритуала на другой ничего не меняет в сути: сестры не живут настоящим, они либо вспоминают о прошлом, либо мечтают о Москве, которая им представляется потерянным раем. Поэтому каждую из сестер режиссер намеренно погружает в пространство воспоминаний.

Кубайлат смешивает выразительные знаки комедии и трагедии на протяжении всего эскиза: сцена с черепом условного Йорика и чтением монолога из «Гамлета» на немецком языке следует почти сразу после того, как Нянька Анфиса – Ольга Рябова вынесла торт, в который лицом утыкается Андрей – Дмитрий Гребенщиков. Чехов, отраженный, как в зеркале, в Шекспире обретает совсем другое звучание.

Туфли Донны Анны

В эскизе Александра Огарева, не выпустившего ни строчки из «Каменного гостя» Пушкина, господствовали страсти, но не любовь. Даже не страсти, а страстишки – на большее не способны люди из модных тусовок. Именно тусовщиком предстает Дон Гуан в исполнении Владимира Бутакова. Ему под стать Лаура – Дарья Авдюшина. Страсть большего накала горит в Донне Анне. Неудовлетворенное женское желание в героине Натальи Гитлиц проступает через черную вуаль, его не скрыть даже молитвой. Тем более в качестве молитвы Анна произносит абсурдистский текст Хармса.

Александр Огарев сводит в кульминационной сцене – на поединке-­свидании записного сердцееда и «самку богомола», «черную вдову» – такие определения дали героине Натальи Гитлиц. И побеждает она! Соблазняет, затуманивает сознание. В Доне Гуане просыпается настоящее чувство. И как только богомольная «паучиха» Донна Анна почувствовала это – гибели её партнеру не избежать. Неотвратимость наказания для Дон Гуана приходит совсем не в облике Командора. Его вообще нет на сцене. Голос его (эту роль озвучивал директор театра, заслуженный артист России Андрей Сидоров) раздается из-под сцены. Туда, в ад, проваливается и герой Бутакова – слышно только как косточки его хрустят. Но традиционный, прописанный у Пушкина финал потряс неожиданным поворотом: внезапно из «ада» поднимаются наверх черные туфли-­лодочки. Их надевает Донна Анна и спокойно уходит в проем света. Слышен только стук ее каблучков. Вот такие «шаги командора»!

Эскиз Александра Огарева покорил своей стильностью: минималистичная сценография, прекрасная пластика актеров (отдельное спасибо балетмейстеру Любови Пегель), живая музыка, эстетически безупречные эротические сцены и точная игра актеров в дуэтах и ансамблях. Александр Огарев, оставаясь верным своему почерку, который хорошо знаком томскому зрителю, вывел на сцену музыкантов, более того, доверил скрипачу Степану Пономареву роль Дона Карлоса, и тот замечательно сыграл напыщенного и глупого любовника Лауры.

Работа театра – предлагать, а зрителей – голосовать

Правила игры, то есть лаборатории, предусматривали голосование. Впервые в Томском ТЮЗе оно прошло в режиме онлайн. Как справедливо заметил модератор лаборатории Александра Вислов, ТЮЗ может пантетовать свое ноу-хау – голосование через куар-код.

По итогам зрительского голосования первое место занял эскиз Александра Огарева, второе – Дмитрия Лимбоса, третье – Нади Кубайлат. Какой из эскизов получит продолжение и станет полноценной постановкой – покажет будущее. А пока можно поздравить Томский ТЮЗ с превосходным началом сезона. Театр открыт к диалогу со зрителем – и это лучший результат молодежной лаборатории.

Автор: Татьяна Веснина
Фото: Владимир Дударев