Архив метки: Матренин двор

О чем поет «Матренин» хор?

Постановку «Матрениного двора» по одноименному рассказу Александра Солженицына поддержала Ассамблея народов Томской области

Премьера спектакля «Мат­ренин двор» по одноименному рассказу Александра Солженицына на подмостках томской драмы – событие, выходящее далеко за рамки театральной жизни. Дело не только в том, что постановка осуществлена совместно с Ассамблеей народов Томской области при грантовой поддержке Президентского фонда культурных инициатив и на премьере присутствовали руководители всех национальных диаспор. И даже не в том, что это первое сценическое воплощение прозы нобелевского лауреата в городе, который он посетил летом 1994 года. Сам факт выпуска спектакля в изменившихся политических условиях делает его Событием.

Имя тебе – Торфопродукт

Жанр постановки режиссер Юрий Печенежский обозначил как драму. Не в смысле рода литературы, а как толкует это слово словарь русского языка: «тяжелое событие, несчастье, переживание, являющееся причиной глубокого нравственного страдания». Жизнь Матрены Григорьевой, по Солженицыну и Печенежскому, и есть драма праведника, «без которого не стоит ни одно село, ни город, ни вся земля наша».
На несчастливую жизнь после­военной деревни указывает название железнодорожной станции, около которой и стоит село – Торфопродукт. Название казенное, предельно обезличенное. В нем нет ничего человеческого, естественного, природного. «Тургенев не знал, что можно по-русски составить такое», – замечает по этому поводу герой-рассказчик. О том, что Торфопродукт – место гиблое и по-гоголевски заколдованное, можно догадаться и по другому его наблюдению: «В Торфопродукт легко было приехать. Но не уехать».

 

«Продолжая создавать искусство, мы сохраняем в себе человечность.
Юрий Печенежский,
режиссер-постановщик спектакля

В этом гиблом месте и живет Матрена, имя которой совсем не случайно совпадает с именем героини некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо» (достаточно вспомнить, что Матрена Григорьевна, как и Матрена Тимофеевна, коня на скаку останавливает). В спектакле Юрия Печенежского гибельность места подчеркивается тем, что горница Матрены выстроена из шпал. Художник Фемистокл Атмадзас намеренно сделал сценографию условно-символичной, как будто предсказывая трагический финал – гибель Матрены на железно­дорожном переезде, на этих самых шпалах. Всю жизнь боялась она поезда, и, по Атмадзасу, всю жизнь и жила под этим страхом.
Ибо двор и горница представляют собой единое целое – стену-забор с просветами, за которыми видно то чистое небо, то клубы дыма, то летящий на Матрену и зрителей паровоз, который заставляет вспомнить о несчастной судьбе еще одной литературной героини – Анны Карениной.

Ключи от счастья женского

В своей инсценировке и постановке драматизм Матрениной судьбы режиссер усиливает любовной линией. И делает ее сквозной. Ключи от счастья женского, как оказалось, потеряла Матрена еще в молодости: любила Фаддея, а замуж пришлось выйти за брата его Ефима, схоронила шестерых детей и весь своей век прожила с клеймом «порченной». Трепетная и пронзительная тема несбывшейся любви, загубленного женского счастья звучит в разных временных регистрах, поддержана на протяжении всего действия и видеорядом, и музыкой, и актерской игрой.
Печенежский наряду со зрелой Матреной – Еленой Саликовой – вводит в действие молодую. Молодую играет Аделина Бухвалова. Но ее героиня воспринимается как живая душа Матрены. Потому обе актрисы держатся все время вместе. Спят на одном сундуке. Вместе принимают в доме постояльца Игнатича – Павла Кошеля. Вместе угощают его «картовью» из чугунка. Вместе таскают мешки торфа. Вместе фотографируются, когда Игнатич просит Матрену попозировать…
Каждая из актрис нашла свое пластическое решение: грациозные, плавные жесты и движения первой оттеняются семенящей походкой другой, распахнутые для объятий руки одной и протянутые в зал руки другой (говорящий жест: ну что ж вы, люди добрые!). При этом обе образуют превосходно слаженный дуэт, акцентируя в образе их героини доброту, скромность, непритязательность и духовную красоту, которая с годами только сильнее проявляется во внешнем облике.
Режиссер подчеркивает это свойство, давая крупно на экране лицо Матрены – Елены Саликовой. От этого портрета на фоне разобранной горницы пробирает до дрожи.

Не жизнь, а плач

Однако в отличие от Солженицына режиссер Юрий Печенежский разворачивает действие не только по линии главной героини. На сцене есть еще один главный герой – это жители села. Собирательный образ решается прежде всего в хоровом плане, что придает спектаклю эпический масштаб. Спектакль и начинается с хорового пения.
В приглушенном свете мужики и бабы разбирают доски, что грудой лежат на авансцене, а потом, сбившись в одну плотную массу, затягивают песню: «Вы подуйтя, ветры, со чужой сторонки. Ой, роза, ой, роза, роза зелена. Отняситя, ветры, мойму батьке вести, что я с своим другом при большой рассоре…»
Поют на разные голоса, акапельно. Старинная русская песня-плач, слова которой Николай Морозов отыскал в сборниках конца XIX века и написал на них новую мелодию, не просто отсылает к юности Матрены, но к истокам жизни села, другой, доколхозной, жизни. В этой песне и в других, что звучат в спектакле, – общее прошлое всех жителей села, их духовный корень.
Песенный зачин вызывает в памяти другой спектакль – легендарную «Соленую падь» Феликса Григорьяна. Что ж, в чем-то «Матренин двор» – это сегодняшняя «Соленая падь».
Историю Матрены рассказывают тоже «хором»: не только автор Игнатич – Павел Кошель, но и все жители села. Вся жизнь Матрены оказывается буквально на виду у всех – односельчане стоят в проеме дверей, заглядывают в окна, а зачастую без приглашения заходят в дом – вместе с ней слушают по радио романсы, едят картошку из чугунка, который она ставит на стол перед Игнатичем.
Но оказывается, что многие относились к бескорыстной праведнице, мягко говоря, недоброжелательно, стоит вспомнить случай с украденным бидоном с освященной водой. Даже сестры ее не любили, злились на нее, что завещала горницу не родным, а «чужим» – воспитаннице Кире.

Картошку чистит – а жизнь рушится

С появлением на сцене Фаддея – Евгения Казакова дистанция между повествовательным временем и временем событийным исчезает. В первый раз Фаддей приходит вроде бы не к Матрене, а к ее постояльцу, к учителю. Но в том, как он ощупывает нижние венцы горницы, как перекладывает утварь с одного места на другое, чувствуется, он пришел не для того, чтобы выяснить, почему его сын плохо учится. Фаддей пришел посмотреть: как тут без него? Пришел в свой дом, который когда-то строил для себя и для Матрены. Чувствуется и другое – до старости не может простить он Матрене ее «измену».
Несмотря на седину, на то, что хромает и плохо видит, Фаддей Казакова все еще внутренне крепок. Он спокойно предлагает Матрене перевезти отписанную Кире, его дочери, горницу. Говорит с внутренней убежденностью в своей правоте. Не обращает внимания на растерянный и недоуменный взгляд Матерены – Саликовой, на ее поникший голос: «Я же еще живая…» Казалось бы, мирная сцена: два старика сидят вместе, она чистит «картовь», он ей помогает, а на самом деле в этот момент рушится судьба не только ее, но и его.
Оба актера ведут свои партии филигранно точно, не повышая голоса, на полутонах, но каждый в зале чувствует: вот-вот драма их героев перерастет в трагедию. И так же, как Матрена молодая и Матрена старая, в оцепенении смотрят зрители на то, как споро разбирают мужики по бревнышку Матренину горницу, а Фаддей, прихрамывая, бодро и радостно руководит процессом…
И с этой минуты «кантиленный» темп спектакля начинает набирать обороты.

Кто виноват?

Вопрос, ради чего была принесена в жертву праведница Матрена и вразумила ли ее смерть «общество», возникнет позже.
«Своими руками каждое бревно перенянчил», – эту фразу Фаддей – Казаков будет повторять, пытаясь ей оправдывать свое решение перевезти горницу и захватить землю за переездом. И только душа Матрены (Аделина Бухвалова) утешит седого и понурившегося Фаддея.
Ответом на вопрос может служить и «оплакивание». Рассказ о последних минутах жизни Матрены режиссер Юрий Печенежский превратил в обрядовый плач, но только с обратным знаком. Это, скорее, пародия на плач. И сестры, и подруга, и соседи не столько жалеют, сколько осуждают, а главное – ведут себя как мародеры, в узлах унося добро Матрены.
И все-таки режиссер дает шанс героям и зрителям очиститься от мелочной накипи. На поминках кто-то из сельчан вспомнит добрым словом Матрену и пожалеет, что некого теперь будет позвать помочь картошку копать. А кто-то затянет песню о том, что человеку в жизни всего-то и нужно – рубаха, да саван, и четыре доски.
И песню эту подхватят другие. В прекрасные мужские голоса вольются женские.
И контрапунктом будет звучать голос старой Матрены, которая идет по проходу среди зрителей да приговаривает: «Сорока-ворона кашу варила. Этому дала… Этому дала…»

Татьяна Веснина