Владимир Крюков
Фото автора
К 80-летию Александра Кушнера
«Времена не выбирают» – эта строка стала самой цитируемой в последние десятилетия. Принадлежит она поэту Александру Кушнеру. 14 сентября нашему великому современнику исполнится 80 лет. Какое счастье, что я могу называть его старшим товарищем и наставником. Попробую об этом рассказать.
Спасибо Юре
В январе 1969-го в недалеком райцентре Мельниково я познакомился в сельской редакции с молодым сотрудником. Поговорили о стихах, он спросил, знакомо ли мне имя ленинградского поэта Александра Кушнера. Я сказал, что, кажется, встречал в журнале «Юность». Он покачал головой, дал на ночь маленькую его книжечку.
Так вот. За один этот поступок до конца дней буду помнить этого сотрудника и с благодарностью повторять его имя – Юра Мясников. (Ныне Юрий Николаевич – солидный, уважаемый преподаватель факультета журналистики Томского госуниверситета.)
Я был потрясен этими стихами сразу и навсегда. Их чистотой, прозрачностью. Речь, оставаясь простой и будничной, незаметным образом вырастала в поэтически неповторимую.
Предметы, о которых шла речь, были мне сто раз знакомы. Они как будто не заслуживали внимания, по крайней мере, места для них в моих тогдашних строчках не было. А здесь они представали полными значения и смысла. Еще и тонкая добрая ирония:
Поставь стакан на край стола
И рядом с ним постой.
Он пуст. Он сделан из стекла.
Он полон пустотой.
И, наверное, самое главное: утверждая свое право так говорить, так чувствовать, он делал это поразительно спокойно – без евтушенковских выкриков. Декларации были не нужны, он и без того прекрасно убеждал.
Я доверился этому голосу, мне нравилось читать стихи Кушнера другим, умножать число его поклонников. Уже смешны были заявления критики о мелкотемье поэта, об излишней камерности. Теперь я ждал его публикаций в журналах и новых книг.
Потерял дар речи
После окончания университета я работал учителем литературы в сельской школе. Летом 1974 года, завершив учебный год, отправился в Питер. И провел три замечательные недели в городе, который сразу стал близким, и уже при всяком удобном случае я старался его не миновать.
Конечно, бродя по улицам, переулкам, площадям, я не забывал, что здесь живет и работает мой любимый поэт. А уж по набережной одной из питерских рек меня просто вели его строки:
Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки,
У стриженых лип на виду,
Глотая туманный и стойкий
Бензинный угар на ходу.
И я узнавал и названные дома, и «сверканье листвы, и дворцов, и реки»… Воистину это был лучший путеводитель.
Истекали дни пребывания, и я решился. В редакции журнала «Аврора» спросил телефон Александра Кушнера. Там посмеялись, но одна добрая женщина, услышав, что я из Сибири, номер написала. Я позвонил из телефона-автомата, борясь с волнением, ожидал ответа. Александр Семенович поначалу сослался на занятость, но, узнав, что я учитель в сельской школе, пригласил зайти. Нужно было ехать далеко на метро, он жил тогда в районе Автово, потом идти дворами. Добрался, разыскал. А разговора не получилось: я буквально потерял дар речи, а ему надо было куда-то уезжать. Я оставил нечто вроде поэмы под названием «Общежитие», в которой как-то отразился опыт и состояние души студенческих лет. Он взял стихи, обещал ответить. Я вышел в отчаянии: извечное неумение взять себя в руки!
Вскоре я получил письмо (благодарно сохраненное). Честно сказать, я ожидал текста в 10–15 строк. Нет, это было полновесное письмо на четырех страницах.
«Прочел ваши стихи и отвечаю, как обещал. Мне кажется, вы человек одаренный, в ваших стихах слышится беспокойство, настоящее волнение за судьбы страны и вашего поколения. В этом особенно убеждают, при всей их неровности, стихи про общежитие и «Спутник» – одно из лучших стихотворений, на мой взгляд».
Далее был подробный разбор моих строчек, требовательный, но благожелательный. Он советовал больше читать, в очерченном круге я отметил тогда незнакомых мне Ходасевича и Кузмина…
Как писать не надо
Приезжали в наш город стихотворцы из столицы, вели семинары, учили. По сути, подгоняли под существующий стандарт.
Мне хватило двух-трех подобных семинаров. И даже мощные финальные аккорды в виде винно-водочных братских застолий не могли соблазнить. (При желании мы хорошо напивались малым дружеским кругом.)
Если на таких семинарах мои товарищи читали стихи, хоть как-то напитанные мировой культурой, можно было предсказать итог: пиши – пропало. Понятно, что ни в какой коллективный сборник ты не попадешь, доброго слова не услышишь.
Но, слава богу, это не угнетало. У меня уже был Кушнер. В его письмах не было наставлений, как и о чем надо писать. Но после них я определенно представлял, как писать не надо. Он ненавязчиво помогал найти себя, определиться. И отступало желание непременно где-то напечататься.
В 1980-м чекисты разогнали наш, так сказать, Гайд-парк. Этот образ не притянут за уши: я подрабатывал ночным сторожем в цветочной теплице горзеленхоза, мои товарищи-сменщики активно дружили с там- и самиздатом, и я приобщился к этому делу. Так что о каких-то публикациях можно было забыть.
Но общение с Александром Семеновичем продолжалось. Помню нашу встречу в середине 1980-х уже в другой квартире за воспетым им Таврическим садом. Я сидел на диване, а поэт за своим письменным столом читал принесенные мною стихи. Я смотрел в окно, за ним ликовал летний день, трепет листвы резонировал с моим душевным трепетом. Он отложил в сторону десятка полтора листов и сказал: «Вот эти, по строгому счету, состоялись». Мне потом говорили некоторые: что ж ты не проявил нужной находчивости и не попросил практической поддержки? Нет, не сокрушаюсь и не сожалею.
Его письма помогали мне жить. Он был доброжелателен и строг – замечательное сочетание. То, что меня не печатают, как-то отходило на второй план. А имя мое в наших палестинах было под полным запретом. Перестройка и гласность шли к нам с большим запозданием. И все-таки дошли – в 40 лет появился первый тоненький сборник.
Я всегда помнил: то, что я написал, прочтет Кушнер. Я посылал ему свои книжки, он непременно и неформально отвечал. Там не было построчного разбора, но были точные и верные суждения. Он отмечал удачи и просчеты, предостерегал от банальности.
К сборнику «В области сердца» я попросил Александра Семеновича написать несколько вступительных слов. Он откликнулся на мою просьбу. В предисловии он вспомнил о начале нашего знакомства, вспомнил, как рекомендовал меня в Союз российских писателей, дал оценку моих опытов. «Те стихи, что я прочел, доставили мне радость и подтвердили давнее мое убеждение: русская поэтическая провинция ни в чем не уступает двум столицам и заслуживает благодарного читательского внимания», – так он завершил свои заметки.
Я бы в Томске томился…
Старался и стараюсь не слишком занимать его время. Горжусь, что стихи мои (уже в новом веке) появились именно в питерской «Звезде» и удостоились его внимания.
Имя Кушнера на слуху, оно в литературном обиходе, и за событиями его жизни можно следить по газетным, журнальным и сетевым публикациям. Я был рад, что после стольких лет разлуки они встретились и общались с Бродским. Я радовался его широкому признанию – и Государственной, и Пушкинской премиям, и тому, что он первым был удостоен национальной премии «Поэт». Но все эти новые обстоятельства не отдалили нас. Ответы на мои письма приходят так же исправно и скоро. Он обязателен и пунктуален. Пять лет назад я осторожно спросил, не напишет ли он письмо поддержки при выдвижении меня на Губернаторскую премию. «Где адрес, на который я могу направить свой текст?» – читал я уже на другой день в своей почте.
Наконец в июньскую встречу 2011 года я отбросил пресловутую сибирскую сдержанность и признался Александру Семеновичу, как давно и навсегда дороги мне автор и его стихи. Он пожал мою руку.
Томск в его стихах появился каламбурно-шутливо:
«Я бы в Томске томился,
В Туруханске струхнул…»
В нашем городе он был в далекие 1960-е, когда Томский политехнический институт собирал свои знаменитые Дни поэзии. И в недавнем разговоре он вспомнил березы, что вцепились корнями в склон у главного корпуса, вспомнил студентов, готовых за полночь слушать стихи с открытой эстрады в Лагерном саду. Наш главный проспект местами напоминает петербургские улицы – одни архитекторы творили и здесь, и там. И, проходя мимо любимых старинных зданий, мне легко представить рядом моего учителя и старшего товарища. И нередко, когда прохожу этими местами, мне вспоминаются его строки. Не всегда по ситуации и времени года (хотя и так тоже), но всегда разные, любимые, трогающие душу, заставляющие ее отзываться.