Лечение медицины

Ученые спорят о том, далеко ли ушли томичи в медико-биологической науке

«За последние 10 лет в мировых рейтинговых научных журналах российских материалов опубликовано в 10,5 раза меньше, чем американских, индекс цитируемости россиян ниже в 4,3 раза, медицинских – намного ниже. Из 195 нобелевских лауреатов по медицине и физиологии российских только один. В чем причина недостаточно высокого уровня медико-биологических наук?» Таким вопросом задался бывший заведующий кафедрой терапии ТМИ (ныне СибГМУ) и председатель областного общества терапевтов Юрий Штейнгардт, приславший в «ТН» письмо со своего нового места жительства – из Израиля.

 

из нашего досье

 Юрий Штейнгардт, профессор, доктор медицинских наук. 40 лет работал в Томском медицинском институте, заведовал кафедрой терапии, последняя должность — проректор по учебной работе. С 1994 года на пенсии, живет в Израиле.

Вячеслав Новицкий, ректор СибГМУ, академик РАМН, профессор, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой патофизиологии. В 1969-м начал научную карьеру с должности младшего научного сотрудника ТМИ. С 1997 года — ректор СибГМУ.

Вадим Степанов, заместитель директора по научной работе НИИ медицинской генетики ТНЦ СО РАМН, профессор, доктор биологических наук. С 2000 года – руководитель лаборатории эволюционной генетики.

 

Не в званиях дело

Юрий Штейнгардт, профессор:

– Причины, которые лежат на поверхности, – скромное финансирование, недостаточно современное оборудование, унаследованное с советского времени варение в собственном соку. Но есть и другие, о которых в России вслух не говорят. Это сохранившиеся централизация, регламентация и монополизация руководства научных отраслей, формализация ряда критериев оценки, дефекты комплектования научных коллективов и подготовки ученых. Коснемся, например, последней проблемы.

Научить молодых можно многому, но необходим и талант, который обучение выявляет и развивает. Однако подавляющее большинство занимающихся наукой – исполнители, детализаторы, реализующие и развивающие уже имеющиеся идеи, планы и отдельные задачи. Да, из результатов такой работы рождаются некоторые новации. Но по-настоящему двигает науку значительно меньшая часть научных работников – ученые, обладающие творческими способностями. Поэтому в процессе подготовки кадров очень важно не столько «остепенение» и «омоложение», сколько выявление способных к тому или иному виду научной работы. К сожалению, пока критериями одаренности считаются в основном ученая степень, количество публикаций и т.д.

А ведь звание кандидата и даже доктора наук далеко не всегда равнозначно научным, а тем более творческим способностям. Во-первых, подавляющее большинство диссертаций фактически являются коллективным трудом. Ибо обычно тема, конкретный план, структура и методика работы не выбираются автором, а даются руководителем и в основном определяются реальными местными возможностями. Затем все это обсуждается и утверждается проблемной научной комиссией и (или) ученым советом. По ходу работы она неоднократно обсуждается и корректируется на кафедре…

Во-вторых, тематика диссертаций и область дальнейшей научной работы часто различны, а иногда даже не родственны. В-третьих, медицинские диссертации пишутся шаблонно, по единому стандарту, что уничтожает творческое начало. Отклонений не встречал ни разу за полвека, ибо их не допускает Высшая аттестационная комиссия (ВАК).

Далее – в СССР – России научная работа оплачивается лучше другой, поэтому в науку идут не только к ней склонные и способные. В Израиле же занимаются научной работой только те, кто имеет к этому призвание и интерес: практический врач может зарабатывать намного больше университетского профессора. Для руководства научным коллективом просто наличия соответствующей ученой степени не достаточно, а нередко она и не обязательна. А оклад ученых зависит от фактической ценности их научной работы, которую во многом определяют публикации в рейтинговых международных изданиях, цитируемость, программные доклады на международных научных форумах и др. Получить степень, соответствующую нашей кандидатской, через 3–5 лет после окончания университета здесь невозможно. Столько времени уходит только на получение академической степени магистра…

 

Наши лучше

Вячеслав Новицкий, ректор СибГМУ:

– За 15 лет, которые Штейнгардт не живет в Томске, многое изменилось, поэтому я считаю некорректным учить нас жизни, тем более на расстоянии. Кроме того, я знаю минимум 40 выпускников нашего вуза, которые во время учебы не выделялись особыми талантами, а сейчас занимают в Израиле должности типа руководителя госпиталя.

В последние годы государство предпринимает колоссальные усилия для вовлечения в науку талантливой молодежи. Даже в кризис практически не пострадали грантовые программы. Так, в текущем году молодые дарования СибГМУ уже выиграли более 40 млн рублей только по федеральным программам. Из профессорского состава у нас около 15% – ученые до 35 лет. При этом они формируют 80% имиджевой привлекательности вуза.

Это раздражает представителей старой школы, ведь в советские времена было принято защищать диссертацию лет в 50-60…

Лично из меня молодые ученые выбили комплекс неполноценности, который присущ советским людям. Они живут в открытом информационном пространстве, свободно общаются с западными коллегами, публикуются в рейтинговых журналах. И всегда стараются быть лучшими. Когда Рязанцева готовила атлас по электронной микроскопии клеток крови, то изучила все имевшиеся в мире профильные издания и сказала: «Мы сделаем лучше!» И сделала. А наш 36-летний профессор Ольга Уразова на днях получила диплом за лучший учебник для медицинских вузов России 2009 года.

Молодые доктора наук не считают получение степени карт-бланшем на дальнейшую безбедную жизнь (у простого участкового терапевта зарплата больше, чем у руководителя теоретической кафедры). Наоборот, воспринимают ее как стимул для дальнейшей активной работы. Наглядная иллюстрация – Наталья Рязанцева, проректор СибГМУ по стратегическому развитию. На третьем курсе лечебного факультета она пришла в студенческий научный кружок на кафедре патофизиологии. Работала в группе, осваивала различные методики, присматривала тему, в итоге в 29 лет защитила докторскую. Наш самый молодой доктор Ольга Воронкова защитилась в 28. Решив подстраховаться, я выбрал очень жесткого оппонента – академика Шкурупия из Новосибирска, одного из крупнейших морфологов России. И такая великолепная была защита! Состоялась живая дискуссия двух равных по знаниям людей. В ВАКе усомнились: «Как так, 28 лет – и уже доктор?» Вызвали Воронкову в Москву, и она также блестяще ответила на вопросы…

Направления, в которых работают молодые доктора наук, чрезвычайно важны. Это, например, фундаментальные механизмы возникновения и развития социально значимых инфекционных заболеваний, таких как гепатит, турберкулез, ВИЧ. Ответив всего на один вопрос – почему в какой-то момент возникают лекарственно-устойчивые формы туберкулеза? – мы сможем спасти огромное количество жизней.

 

Дорогу энтузиастам

Вадим Степанов, заместитель директора по научной работе НИИ медицинской генетики:

– По абсолютным показателям российская наука отстает от развитых стран, это надо признать. Одна из главных причин – финансирование. Например, в 2006 году затраты на научные исследования в США составляли примерно 3% от валового внутреннего продукта – около 270 млрд долларов, в России – 0,3% от ВВП, это менее 3 млрд долларов. При этом по цитируемости и количеству публикаций мы отстаем всего в 5-10 раз, то есть на 1 доллар затрат результат у нас гораздо выше…

В том, что научные работы зачастую пишутся совместными усилиями, я не вижу ничего предосудительного. Это происходит и в России, и на Западе. Потому что любое научное открытие – результат трудоемкого процесса, требующего больших людских ресурсов и финансовых затрат. Например, в нашем НИИ реализуются два крупных проекта с Европейским союзом: один связан с улучшением методов диагностики умственной отсталости, второй – с выявлением генетических основ психических заболеваний, таких как шизофрения, алкоголизм и т.д. Европа не в состоянии в одиночку найти ответы на эти вопросы: чтобы понять генетическую основу болезни, нужно собрать и исследовать большую коллекцию генов со всего мира.

Именно из этакого духа первооткрывательства идут сегодня в науку. Подозревать современных ученых в корысти смешно: скажем, стипендия аспиранта сегодня 1 950 рублей. (Кстати, диссертации наши аспиранты пишут сами. И делают это не за год-два, они приходят к нам еще студентами или клиническими ординаторами и до аспирантуры работают и обучаются два-три года.) Ученых со степенью кандидатов наук государство (посредством РАМН) финансирует из расчета 4,5 тыс. рублей на человека. Если активно участвовать в грантовых программах, можно зарабатывать больше, но все равно не шиковать. В НИИ генетики средняя зарплата ученого составляет 12 тыс. рублей, текучки кадров при этом нет.

В принципе, в России существуют действенные механизмы финансирования науки, например через Российский фонд фундаментальных исследований. Но, во-первых, очень сильно мешает забюрокраченность. Последняя наша заявка на грант состояла из трехсот страниц, из которых суть проекта изложена на трех. Потом, чтобы освоить выигранные деньги (даже те, которые поступили не из госбюджета), мы, как госучреждение, должны проводить конкурс, устраивать аукцион. При отсутствии развитой околонаучной инфраструктуры (компаний-производителей и поставщиков оборудования и материалов) это только тормозит работу. Во-вторых, приоритеты в области науки все больше устанавливает государство, распределяя большую часть денег через целевые программы. Я полагаю, что условием успешного развития фундаментальной науки в стране является ее финансирование, прежде всего через независимые фонды, тот же РФФИ, с конкурсным отбором проектов учеными-экспертами, а не чиновниками.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

двенадцать − 1 =