Архив метки: Непокоренные

Совместный проект газеты «Томский вестник» и Томского областного совета ветеранов, посвященный участникам и свидетелям Великой Отечественной войны. Реализуется при финансовой поддержке ОАО «Востокгазпром».

Томск по праву называет себя городом-победителем в великой войне

TNews783_25

Идея прохождения в День Победы людей по праздничным улицам городов с порт-ретами воевавших дедов призвана навечно сохранить в памяти поколение победителей. А вот если взять и представить, что в колоннах под торжественный марш «Парад» Семена Чернецкого, знаменитого военного композитора, идут не потомки ветеранов с фотографиями своих родных, а в блеске орденов и под развевающимися знаменами… города?

Конечно, колонну возглавят города-герои, подвиг защитников которых был знаковым, переломным в войне, – Москва, Севастополь, Сталинград, Ленинград… За ними шествуют города воинской славы – Псков, Вязьма, Дмитров… А далее те административные центры областей, до которых фронт не дошел, но их роль в победе поистине неоценима. Вот Челябинск, знаменитый танкоград с колоннами танков Т-34, «катюш», самоходных установок СУ-152, а вот Пермь с рядами созданных там 50 тыс. пушек и легендарной гаубицей МЛ-40, из которой первой выстрелили по Берлину, да еще с 10 млн касок для бойцов. Затем гордо шествуют Новосибирск с сотнями эскадрилий истребителей «Як», Куйбышев со штурмовиками Ил-2, Златоуст и Ковров с ППШ… В стройных шеренгах Томск не в последних рядах. Хоть и не выпускались на его заводах знаменитые военные бренды, но заслуги томичей перед страной, победившей фашизм, весьма весомы.

Никогда не смолкнет слава

На части территории Западной Сибири, некогда огромной губернии, ставшей после потери в 1920-х годах исторического статуса Томской областью только в 1944 году, проживало чуть больше 600 тыс. человек (в Томске жила четвертая часть населения). С призывных пунктов и площадей города в знаменитые сибирские дивизии – 166-ю стрелковую, 370-ю стрелковую, 19-ю и 79-ю гвардейские стрелковые дивизии, 328-й (48-й гвардейский) артиллерийский полк в составе 150-й (22-й гвардейской) стрелковой дивизии, Нарымскую снайперскую роту, Асиновскую разведроту, 20-й отдельный прожекторный женский батальон были призваны и ушли добровольцами более 130 тыс. человек. Пулеметчики, стрелки, снайперы. В том числе на базе гарнизонного военного госпиталя был сформирован полевой эвакопункт № 12, который в конце июля 1941 года развернули в районе Бородинского поля, и в составе трех хирургических госпиталей он стал основной полевой военно-медицинской базой Западного фронта. Медсанбаты томских дивизий полностью состояли из выпускников медицинского института, медучилища и фельдшерской школы. Десятки тысяч командиров вышли из стен расквартированных в городе военных училищ, упоминание которых в годы войны было строжайше запрещено, – артиллеристы, пехотинцы, связисты.

Сибиряки воевали на самых трудных участках и в самое трагичное для страны время – на подступах к Москве, под Ленинградом, под Вязьмой, в Сталинграде, на Курской дуге. Мне посчастливилось познакомиться с ветераном войны, воевавшим в тех местах, где я служил в армии, – под Малоярославцем. Как и в 1812 году, отражая войска Наполеона, бои там были не просто тяжелыми, а смертельными. Потому что наши стояли насмерть. Ныне там на каждом шагу памятные обелиски. По его воспоминаниям, вечером каждого дня на позиции к реке Угре (там, где когда-то завершилось монгольское иго) приходил маршевый батальон, тут же шел в атаку, погибал полностью, а на его место приходил следующий, и так много дней подряд. Но отстояли сибиряки Москву. И дошли до Рейхстага! На стелах в Лагерном саду среди десятков тысяч имен воинов-томичей есть особо отличившиеся – 187 Героев Советского Союза и 25 кавалеров ордена Славы всех степеней. Не вернулись домой около 70 тысяч бойцов. Получается, почти каждый второй.

Не меньше героев было среди томичей, работающих для победы в тылу. Мирные люди своими руками, знаниями, верой, любовью к стране ежедневно совершали трудовой подвиг. Если пройти по центру, то, пожалуй, во всех больших зданиях (их было около 30) были расположены госпиталя. Город в белом халате изо всех сил выхаживал поступавших сюда раненых. Врачи, сестры, сиделки. За 4 года войны Томск принял и усилиями своих горожан поднял на ноги около 100 тысяч тяжелораненых бойцов. Часть вернулась на фронт, часть к мирному труду, умерших с честью похоронили на воинских кладбищах.

За себя и товарища, ушедшего на фронт

Имея только местную промышленность в отличие от мощных индустриальных соседей, Томск тоже мгновенно подключился к выполнению военных заказов. «Коктейль Молотова», консервы, гимнастерки, белье, ящики для снарядов. Для войск связи, шефом которых стал наш город, стали выпускать катушки, радиостанции, шесты с наконечниками, гарнитуру. Но самое большое испытание выдержал скромный провинциальный город, когда сумел разместить десятки эвакуированных заводов и организаций союзного значения (и даже «шарашку» – спецтюрьму НКВД). Среди них промышленные гиганты, которым требовались обширные цеха, громадное количество электроэнергии и сырьевых ресурсов – «Электросила» из Ленинграда, московские «Фрезер» и ГПЗ-1, оптико-механический завод из Загорска. Жесткое постановление Государственного комитета обороны отводило только два месяца на начало выпуска продукции. И как в Челябинске, где первый танк Т-34 сошел на 33-й день, в Томске вышел первый подшипник. Затем пошли мины и гранаты, а уже к концу 1941 года при жутком дефиците электричества, воды, рабочих рук, нормального жилья полноценно работали почти все заводы. Электродвигатели, самолетные лампы, прицелы, миноискатели. Все это делалось руками почти 30 тыс. рабочих и инженеров в тяжелейших условиях. Что помогало не только выполнять план, но и значительно его превышать? Только запредельный патриотизм и желание помочь своим.

Уникальным явлением стали достижения знаменитого Томского комитета ученых – координатора оборонных изысканий трех сотен ученых. Под его руководством решались сложнейшие вопросы по созданию нужного армии вооружения и материалов в условиях, как бы это назвали сейчас, максимального импортозамещения. В СФТИ исследования по бронепробиваемости, а также по регенерации использованных машинных масел проводил профессор Владимир Кузнецов, геолог профессор Ревердатто вместе с сотрудниками ботанического сада ТГУ работал над списком из 150 лекарственных сибирских растений для замены импортных лекарств, хирург Андрей Савиных вместо ваты стал использовать мох сфагнум с тремя уровнями гигроскопичности и изобрел мобильные устройства для перемещения крови, профессор Борис Токин выделил фитонциды как мощное антисептическое средство, профессор Иннокентий Геблер изобрел заменитель дубового экстракта для противодействия накипи в котлах, профессор Александр Бунтин – технологию восстановления напильников, хорошо зарекомендовал себя радиощуп Кашкина – Одинцова (для обнаружения металлических осколков в теле раненого).

Высоковольтные изоляторы, ацетон, актуальные средства борьбы с вшами, технологии использования торфа как топлива, открытие месторождений вольфрама, бурого угля, бальзам из живицы пихты вместо канадского.

Укрытие для муз

Томск приложил максимальные усилия для спасения культурных ценностей нации – материалам яснополянского музея и архива Льва Толстого, рукописям Максима Горького и Сергея Есенина были отданы хранилища Научки, Севастопольская художественная галерея, героически доставленная в Сибирь ее директором Михаилом Крошицким, комфортно разместилась в краеведческом музее. Для эталонов мер и часов ленинградского Института мер и измерительных приборов оборудовали специальные помещения. Именно оттуда шли сигналы точного времени.

Если в Перми достойно приняли Мариинский театр, в Самаре – Большой, то в Томске приютили эвакуированные Белорусский государственный драматический театр с великими артистами – Владимирским, Глебовым, Платоновым и ленинградский государственный новый ТЮЗ, среди артистов которого был сверхпопулярный актер Павел Кадочников, блестяще сыгравший позднее в культовом фильме «Подвиг разведчика». Здесь под сенью Афин творили эвакуированные поэты (Антокольский), живописцы (Кацман, Плехан), график Щеглов, неоднократно устраивавшие свои выставки.

Пришла Победа, не могла не прийти. Слишком много было затрачено сил и вынесено страданий. Не покорились страшному врагу, не сдались, не дрогнули. Дорогой ценой, но спасли будущее. Вечная память погибшим. Низкий поклон всем живым. Спасибо тебе, город, за Победу!

Первым томичом Героем Советского Союза стал летчик-истребитель Геннадий Цоколаев.

 В Томск было эвакуировано восемь НИИ из Москвы, Ленинграда, Харькова и четыре академических института.

В годы войны в Томске работали 31 завод и 13 организаций союзного значения.

Приказ: вернуть в строй

Анатолий Алексеев

Фото предоставлено Государственным архивом ТО

госпиталь

Из всего количества раненых и больных солдат и офицеров Красной армии (более 22 млн госпитализаций) за всю войну в строй удалось вернуть 77%, оставшаяся часть была комиссована, а 6% бойцов попали в графу «невозвратные потери». Столь высокий результат работы медицинской службы был достигнут благодаря выстроенной системе поэтапной эвакуации раненых: от выноса с поля боя, оказания первой помощи в медсанбате, лечения в полковом пункте до отправки в глубокий тыл. Легкораненые выздоравливали в прифронтовой полосе и через некоторое время возвращались в свои подразделения, а тяжелораненых санитарными поездами вывозили на восток страны.

Госпитали часто показывали в советских военных фильмах, возник даже штамп: светлые палаты, вереницы коек, заботливые сестры, суровые уставшие врачи, чтение писем вслух, концерты артистов, обязательное «жди меня» и общий настрой – подлечиться и быстрее на фронт. Правда в жизни все было сложнее.

База для тяжелых

В наш город война воочию постучалась уже в июле 1941 года. Эшелоны с запада приходили чуть ли не каждый день: эвакуированные заводы с персоналом и санитарные поезда с ранеными. До конца года в Томске их прибыло уже более 16 тыс. человек. Было от чего за голову схватиться городским властям. Как разместить людей, куда, как обеспечить необходимым? В другие города привозили и больше, но к нам доставляли особенный контингент. Один из начальников санитарных поездов, прибывавших в Томск, говорил: «Омск не принял – вези дальше, Новосибирск так перегружен, что тяжелых тоже не берут. Ну а Томск – это тупик, всех примет». Действительно, в Томске концентрировались преимущественно тяжелораненые, с сильными повреждениями центральной нервной системы, легких и органов брюшной полости, позвоночника, костей таза, бедра и крупных суставов. Эта оценка Томска основывалась не на том, что он палочка-выручалочка, а на наличии в городе мощной медицинской базы и квалифицированных специалистов из медицинских институтов Сибири, ученых из эвакуированных медицинских учреждений – 2-го Московского мединститута, Всесоюзного института экспериментальной медицины и других учреждений страны.

Томск в белом халате

По рассказам очевидцев, прибывавшие раненые часто были в плачевном состоянии: грязные, голодные, завшивленные. Транспорта не хватало, и добровольцам приходилось буквально на себе разносить прибывших бойцов. Для сортировки раненых был сформирован отдельный эвакогоспиталь – ЭГ 1505. Он занимал три здания – мукомольно-элеваторного комбината (ныне здание ТГАСУ, пл. Соляная, 2), Дома науки (кукольный театр «Скоморох») и окружного суда (ныне областной суд). Еще один сортировочный ЭГ 2484 находился по ул. Крылова, 12 (сейчас педучилище). На Советской, 82, и Московском тракте, 1, были протезные госпитали и принимали раненых с ампутированными конечностями. Одним из наиболее оснащенных госпиталей Томского эвакопункта был многопрофильный специализированный ЭГ 2483 (для раненых нейрохирургического профиля и с проникающими ранениями), размещавшийся в зданиях ТЭМИИТа (ТУСУР) и клиник ТМИ.

Работали с ранеными лучшие томские врачи: главным хирургом эвакогоспиталей Томска был профессор Ходкевич, известный специалист по военным ранам, главным терапевтом – профессор Яблоков, а также другие известные преподаватели и ученые – Савиных, Сватикова, Альбицкий, Миролюбов, Зиверт, Сергеева, Торопцев.

Поставить на ноги

Хирурги чуть не сутками стоя­ли за операционными столами, медсестры выхаживали, а горожане сдавали кровь, работали сиделками, читали книги и письма, ставили концерты. Люди были очень ответственны, ведь это святое – поднять на ноги раненого воина. Но главная ответственность лежала на местной власти. В одном из знаменитых положений великого военного хирурга Николая Пирогова говорится, что «…не медицина, а администрация играет главную роль в деле помощи раненым и больным на театре войны…». Именно властям Томска пришлось столкнуться со сложнейшими организационными задачами: делая все с нуля, в кратчайшие сроки решать глобальные вопросы с выделением помещений для госпиталей, оснащением их инвентарем, медицинским оборудованием, медикаментами и комплектованием кадрами. И они оперативно решались. К слову сказать, к концу войны в госпиталях только коек было 10 тыс., а их ведь надо было где-то найти.

Всем 26 эвакогоспиталям были отданы лучшие здания города: учебные корпуса и общежития вузов, школы, больницы, административные учреждения.

Как наладить быт

По важности работа госпиталей была на таком же месте, как и выпуск боеприпасов. После ряда аварий в сети и жалоб врачей водоканалу и электростанции было категорически запрещено отключать госпитали от снабжения, а начальникам госпиталей рекомендовано на всякий случай проводить операции не в час пик, а в ночное время. Иногда неприятности случались по вине военного руководства медицинских учреждений, когда в госпитале № 413 взорвался котел-змеевик, погибло два человека и разморозилась отопительная система. Реакция томского горкома не заставила себя ждать: виновников отдали под трибунал, а всех начальников госпиталей заставили пройти курсы по эксплуатации зданий.

Для обеспечения госпиталей топливом предприятия города «оторвали от себя» по одной лошади для транспортировки угля с Красноорловской шахты, а для снабжения дровами весь городской гужевой транспорт в зимние месяцы подекадно завозил их с Тимирязевского лесоучастка. О раненых заботились не только власти, но и предприятия, которые установили шефство над медучреждениями: собирали книги, читали лекции, проводили концерты и дежурства сандружинниц и, что немаловажно, предоставляли рабочие места для инвалидов войны с обучением новой профессии.

Порядок быстрее рубцует раны

Но, несмотря на усилия томичей по созданию условий для нормальной работы госпиталей, нет-нет, да в результате проверок выявлялись случаи снижения дисциплины, санитарных норм, ухудшения лечения и питания. Общая неразбериха и хаос, характерные для первых лет войны, делали свое дело и в тылу. Как отмечалось в гневных реляциях городских комиссий: «Больные коммунисты и комсомольцы к политико-массовой работе в госпитале № 1506 не привлекаются. С обслуживающим персоналом политической работы не проводилось, в результате чего кастелянша носила водку для больных, а больные в ночное время посещали общежитие медсестер. В палатах госпиталя № 1229 – вопиющая грязь, полы не моются, всюду окурки, мусор. На окнах, стенах и тумбочках пыль. Белье постельное и нательное не меняется три недели. Больных в ванне моют очень редко и без мыла (мыла в госпитале вообще нет), вместо душа больных моют в прачечной. Ранбольные ходят в палатах, коридорах и в уборные босиком, тапочками не обеспечен и офицерский состав. Положение с питанием в госпиталях обстоит плохо. Безобразным является факт кормления ранбольных сушеным картофелем (госпиталь № 1248) при наличии свежего картофеля на подсобном хозяйстве».

Одной из серьезных проблем была неспешная работа протезного завода, который не обеспечивал своевременное изготовление протезов раненым – в месяц изготавливалось не более 5–6 сложных протезов, а ожидающих их в одном только госпитале № 1248 – 50 человек.

Но в течение 1941–1942 годов путем жестких административных мер, вплоть до снятия руководителей, усиления шефской работы, создания систем реабилитации раненых, например при госпиталях силами томичей были организованы курсы-семинары колхозных счетоводов, бригадиров, председателей колхозов, пасечников, животноводов, кладовщиков и землемеров, ситуацию удалось поправить. Уже в конце 1942 года в пример ставится коллектив военного госпиталя № 3611, который не только добросовестно лечил больных, поддерживал высокую воинскую дисциплину (раненые активно изучали уставы и оружие), посадил 26 га овощей, но даже подготовил 10 печатных работ с опытом своей работы. За это город выделил средства на ремонт здания и наградил сотрудников почетными грамотами. В 1944 году санитарное состояние всех госпиталей значительно улучшилось. Косвенным свидетельством является то, что к 25-летию советской медицины грамотами горкома были награждены 155 человек: от профессора до санитарки.

Благодаря отчаянной борьбе томских врачей за каждого бойца, налаженному быту, активному участию горожан десятки тысяч воинов удалось поставить в строй, а часть живых и трудоспособных отправить в запас.

Не всем удалось выжить. Тяжесть ран и осложнения дали о себе знать. Павших воинов приняла томская земля, их памяти создан мемориал на Южном кладбище.

Вскоре госпитали стали сниматься и вслед за наступающими войсками перемещаться на запад. К концу войны в Томске их осталось не более пяти.

ЦИФРА

> 100 тыс. раненых принял Томск в годы войны.

Ветеран из Каргаска дошел пешком до Венгрии и Чехословакии

Елена Смирнова

Фото: Андрей Осминский

Филипп Патрахин
Филипп Патрахин

 

Когда односельчане спрашивают его о самочувствии, 89-летний Филипп Патрахин лаконично отвечает: «Спасибо. По-разному бывает, но мы не раскисаем…» Филипп Михайлович и его супруга, Таисия Дмитриевна, в Каргаске пара известная и уважаемая. Он – ветеран Великой Отечественной войны, она – труженица тыла. Судьба свела их вместе уже в послевоенное время. Может быть, именно ради этой встречи и счастливой семейной жизни длиной в 65 лет он проехал всю Россию, прошел тысячи километров пешком по Германии, Чехословакии, Венгрии, сражаясь за мирное небо.

В лесу прифронтовом

Отпраздновать свое совершеннолетие в кругу близких людей Филиппу не довелось – его призвали на фронт. 27 апреля 1944 года. День, когда он и еще 20 парней-односельчан уехали из родного Пудина навстречу врагу и неизвестности, Патрахин запомнил на всю жизнь. Вообще-то 18 лет Филиппу исполнялось только в июле. Местная география внесла свои коррективы: добраться в отдаленный поселок в теплое время года можно было только на газоходе, по большой воде. Да и тот ходил пару-тройку раз за сезон. Потому ждать наступления совершеннолетия не стали, забрали парней на фронт, как только появился транспорт.

В Пудине, к слову сказать, и приемников-то ни у кого не было. Когда началась война, возле сельского клуба вывесили громкоговоритель. По нему люди и узнавали вести с фронтов.

После отъезда из дома, где Филипп трудился сначала маркировщиком в леспромхозе, потом занимался охотой, жизнь стала развиваться стремительно. Пролетевшие как один день полтора месяца учебы в Бердске завершились присвоением звания младшего сержанта. Вместе с погонами Филипп получил вопрос: «В каких войсках служить желаете?» Сибиряк коротко ответил: «В артиллерии». Еще полтора месяца учений, и наводчик-артиллерист Филипп Патрахин отправился на фронт. В Эстонию.

– Проколесили мы на поезде всю страну, – вспоминает ветеран. – Едем по огромной России – нет никого. Тишина. Безлюдье. Разрушенные до основания здания, дома. Только трубы кое-где торчат одиноко. Странное и страшное ощущение было. Добрались до назначенного места в Эстонии. А там: столб и поперек него доска прибита. Только так и поняли, где нужно высаживаться. Потому что станции нет, она сожжена.

Первый бой для стрелкового полка, в котором служил Филипп Михайлович, случился в Польше. Вот только многие ребята расстались с жизнями еще до начала боя… На соединение с воинскими частями, которые уже не один день вели ожесточенные сражения с немцами, новоиспеченный полк добирался пешком. Ночью в сосняке решили сделать привал. Солдаты прикорнули на земле в одних шинелях. У офицеров были палатки и небольшие печки. Коварные искры от огня, которые поднимались в темное ночное небо, сделали свое дело: их заметили немецкие летчики. Сон солдат прервали взрывы, от которых вздыбилась земля. Тьма была такая, хоть глаз выколи. Немцы сбрасывали бомбы, что называется, наугад. Не промахнулись: половина полка, который и на фронте-то еще не был, погибла в том сосновом лесу.

Звездочка на память

Пройдя с боями через всю Польшу, полк добрался до Германии. Памятный момент: там, на границе вражеского государства, Филипп Михайлович получил осколочное ранение в правую руку. О наведении орудий на цель теперь и речи быть не могло. Но на войне долго болеть некогда – через две недели сержант Патрахин вернулся в строй.

Заветное слово «Победа!» Филипп Михайлович услышал под городом Бреслау. Случилось это 8 мая.

– Мы с ребятами сразу поняли: что-то происходит. Потому что вдруг смолкли и больше уже не раздавались звуки выстрелов. Только дым столбом поднимался где-то вдалеке, – рассказывает ветеран. – А потом на огневую приехал командир роты и сообщил: «Все, ребятушки, кончилась война!» Ох, как мы все ликовали! Но нам предстояло еще одно задание – обезвредить группировку несдавшихся немцев. Вот только они уехали на машинах, а мы нагоняли их пешком.

Двигались крайне осторожно. Отступая, немцы не пожалели мин: земля под ногами солдат напоминала одну гигантскую паутину. Часть однополчан Филипп Михайлович потерял на подступах к Карпатам – фашисты открыли по ним пулеметную очередь неожиданно, прямо с горных вершин.

А потом военную часть срочно отправили в Чехословакию, где продолжались бои. Радушные встречи, которые оказывали советским солдатам местные жители, Филипп Михайлович и сегодня вспоминает с улыбкой.

– К какому бы киоску мы ни подошли, продавцы бесплатно давали нам выпить водки. Много и щедро угощали нас местные жители. Взамен просили звездочки с наших пилоток – на память.

32 дня в пути

После трехдневного отдыха в Чехословакии полк отправили в Венгрию. Этот поход, вспоминает Филипп Михайлович, стал настоящим испытанием.

– Шли мы пешком. А был июнь, жара стояла невообразимая. Так что передвигались в основном рано утром и поздно вечером. Те, кому посчастливилось разжиться в брошенных домах велосипедами, ехали на них. Путь занял 32 дня. Солнце палило нещадно, бань и сменной одежды нет. Так приключилась с нами еще одна напасть – вши. Добрели до Будапешта и, радость невероятная, – река! Вода в ней была мутная, но нас это не испугало. Купались с великим удовольствием.

Из других воспоминаний о Венгрии – бескрайние виноградники.

– Никогда в жизни не ел такого вкусного винограда, как в Будапеште! – улыбается Филипп Михайлович.

И еще один, теперь уже жуткий эпизод. На месте одного из сражений остались сотни трупов. Убирать их выпало на долю Филиппа Михайловича и его однополчан. Надели резиновые плащи, взяли в руки лопаты и принялись за дело. Особенно тщательно следили, чтобы нигде на теле не было ранок – трупы пролежали на земле не один день, и подхватить заразу никому не хотелось. Хоронили всех бойцов в одной общей яме – разделить русских и немецких солдат уже было невозможно.

Время раскрывать парашют

Демобилизовался Филипп Патрахин только через пять лет после победного 1945 года. Родина нуждалась в защите и крепкой армии. Филипп Михайлович служил на Дальнем Востоке, готовился в десантники. На его счету 53 прыжка с парашютом. Сибиряк должен был отправиться на войну с Японией, но она закончилась раньше учений.

Невероятная история. Осенью 1949 года Филиппу Михайловичу дали отпуск. Парень мчался домой на всех парусах – он уже шесть лет не видел маму. Добрался до Колпашева и с огорчением узнал, что последний теплоход до Пудина ушел каких-то пару часов назад. Пробыл там несколько дней, но транспорта не дождался. Вернулся в часть, так и не повидав родных…

Свою будущую супругу, Таисию Дмитриевну, Филипп Михайлович встретил, когда ему было 27 лет. Она в годы войны тоже хлебнула лиха. Труженица тыла, которая не щадя сил работала на Каргасокском рыбозаводе, молодая вдова с маленьким сыном на руках – ее первый муж погиб на фронтах Великой Оте­чественной.

Супруги Патрахины и сегодня не сдают позиций. Радушно принимают гостей, которые приходят их навестить. Филипп Михайлович – постоянный участник митинга, который проходит в районном центре 9 мая. Приходит в парк Победы каждый год, невзирая на непогоду и самочувствие. Самое суровое испытание в своей судьбе – Великую Отечественную вой­ну – они с женой уже пережили. Остается только радоваться мирному небу, за которое Филипп Патрахин и еще миллионы солдат так долго сражались.

Благодарим администрацию Каргасокского района за помощь в подготовке материала.

Томич Леонтий Брандт первым вошел в Освенцим

Брандт01

Картина, открывшаяся перед глазами шестерых русских разведчиков, повергла их в ужас. А ведь они за годы войны прошли огонь, воду и медные трубы… Навстречу им тянули руки и что-то кричали на разных языках мира тысячи изуродованных от побоев людей в полосатых окровавленных одеждах. Да их и людьми-то назвать было сложно: ходячие скелеты, обтянутые кожей. Настолько изможденные, что не поймешь, кто перед тобой – мужчина или женщина, ребенок или взрослый.

– Мы многое повидали на отвоеванных у немцев территориях. Были сожженные дотла деревни, виселицы с трупами и ямы, до краев наполненные телами изувеченных людей. Но все эти ужасы померкли на фоне того, что творилось в лагере смерти Освенциме. Мы даже представить себе не могли, что с живыми людьми можно такое сотворить, – вспоминает 90-летний ветеран Великой Отечественной войны Леонтий Брандт.

Сегодня в России остались только два героя-освободителя одного из самых страшных фашистских концентрационных лагерей. События того дня, 25 января 1945 года, навсегда врезались в память коренного томича. Как и предыдущие четыре года войны, на которую он, 17-летний мальчишка, ушел добровольцем.

Пирожок за серьги

– Когда сверху на тебя падает смерть – это жуткое ощущение, – вспоминает Леонтий Вениаминович начало войны.

В июне 1941 года он жил у родственников в Орше. Когда случилась первая авиа­ционная атака, Леонтия и его брата, который тоже гостил у белорусской родни, не было дома. Вернувшихся мальчишек встретили разрушенные здания, удушливый запах дыма и щемящая тишина. После нападения немецких летчиков до смерти напуганные жители Орши бросили насиженные места, хозяйства и бежали от вой­ны куда глаза глядят. В своем доме, куда парни залезли через окно, они нашли записку: отправились на железнодорожный вокзал, догоняйте.

– Путь в Томск был долгим и выматывающим, – делится Леонтий Вениаминович. – До станции мы добирались пешком, за подводами. Шли и со страхом смотрели в небо: фашисты бросали с самолетов бомбы. До Томска ехали целый месяц – поезда ходили плохо. А у нас не было ни еды, ни воды. Во время остановок бегали в близлежащие деревни – обменивали одежду, часы и украшения на продукты. Давали нам кто что мог: картошку, хлеб, молоко, овощи. Большим везением было разжиться пирожками, мясом или салом. Иногда местные жители угощали нас просто так, ничего взамен не брали. А солдаты из встречных эшелонов делились с нами хлебом и консервами.

Но упаднических настроений, рассказывает ветеран, не было. Тогда люди еще верили в быстрое окончание войны. Особенно молодежь. Потому и разговоры в поезде не сильно отличались от обычных дорожных бесед. Обсуждали события, которые происходили в стране. Думали, где и как достать продукты. Вспоминали разные любопытные случаи из жизни знакомых.

– Никто и подумать не мог, что война затянется на четыре долгих года и большая часть территории страны будет захвачена немцами, – поясняет Леонтий Брандт. – Нас ведь как воспитывали: Красная армия непобедима, а если враг нападет, мы будем бить неприятеля на его территории. Не оправдала себя эта пропаганда…

Сибирякам везде дорога!

– Куда вы торопитесь? Успеете еще под пулями походить, – охлаждали их пыл взрослые товарищи.

Вернувшись в родной Томск, где он родился и вырос, Леонтий Вениаминович с друзьями детства не раздумывая отправился в военкомат.

– Это был юношеский пыл. Нам с парнями хотелось себя проявить. И, конечно, произвести впечатление на девчонок, – улыбается ветеран. – Мне еще не исполнилось 18 лет, поэтому отказали. Тогда мы с «приятелями по несчастью» – кого на фронт не взяли – нашли другой способ проявить себя: пошли работать на заводы. Сначала я трудился на заводе оптики (он располагался прямо в главном корпусе ТГУ), где делали перископы, бинокли и подзорные трубы. Но и это мне казалось недостаточным, и я перешел на ТЭМЗ – там выпускали мины и минометы для фронта.

В итоге на войну настойчивого парня все-таки взяли в составе Сибирской добровольческой дивизии. Но и на этом юношеский пыл Леонтия Вениаминовича не угас. Пройдя обучение в Бийске в школе снайперов и попав наконец-то на фронт, он попросился в разведроту. Авантюрная затея: разведчики все как один плечистые, взрослые, крепкие мужики, а он – невысокий, худенький, в сыновья им годится. Но исключение для томича все-таки сделали. Потому что был из сибиряков, которые славились своей силой и выносливостью. И потому что всегда дружил со спортом. В то, еще мирное время, Леонтий Вениаминович вместе с мальчишками каждую зиму устраивали «поединки»: летали с самых крутых снежных гор на лыжах. Все с той же целью – понравиться девчонкам. Брандт и здесь был самым бесстрашным. На фронте пригодилось.

«Катюша» для фрица

– Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего о войне не знает, – вспоминает Леонтий Брандт годы службы в разведке. – Но мужество проявляется не в том, чтобы не бояться, а в том, чтобы преодолевать страх. Мы, разведчики, знали: попадешь в руки немцев, разговор будет коротким – несколько граммов свинца в грудь или в голову. А потерять жизнь очень страшно. Поэтому, когда идешь на задание, всегда думаешь: если все-таки ранят, только бы легко, чтобы не умереть и не остаться инвалидом.

В числе самых опасных заданий, рассказывает ветеран, была разведка боем. Тогда группа разведчиков начинала движение вперед, чтобы узнать, каким оружием ответят враги на мнимое наступление.

Совсем по-другому складывались отношения, когда немцы и русские стояли в обороне и их разделяла нейтральная полоса.

– Порой расстояние между нами не превышало 50 метров. Это так близко, что мы улавливали запах еды, которую немцы готовили себе на обед, – продолжает ветеран. – У нас был патефон, который мы прихватили в одном из разрушенных городов, и фрицы кричали нам: «Иван! Поставь «Катюшу»!» Они очень любили эту песню. Как будто и нет никакой войны… Кстати, о песнях. Среди солдат всегда выделялись те, кто умел рассказывать анекдоты и петь. Затягивали во время отдыха «Темную ночь», «Землянку»… Поэтому бойцы таскали с собой музыкальные инструменты. Особенно ценились гармони.

Сам Леонтий Вениаминович, по его собственному признанию, не мог проявить себя ни в одном из этих талантов. Но разведчики и без того были на особом счету. Потому что, как никто другой, подвергались опасности. Им разрешалось пользоваться немецким оружием, носить офицерские сапоги и гимнастерки. И у всех разведчиков был нож за пазухой: с одной стороны этакое щегольство, с другой – необходимость.

Девочка по фамилии Победа

За время войны Леонтий Брандт был дважды ранен. Возвращаясь однажды с задания из тыла врага, подорвался на мине-вертушке. О том событии всегда напоминает оставшийся в голове осколок, пониже виска. Но даже дни, которые он провел в госпитале, не зная, вернется ли пропавшее зрение, оказались не так страшны, как то, что он увидел в лагере смерти Освенциме.

77325. Этот номер Леонтий Вениаминович запомнил на всю жизнь. Он был наколот на ручке четырехлетней девочки, которую спасли русские разведчики. Каждому узнику Освенцима немцы присваивали свой номер: женщинам – пятизначный, мужчинам – шестизначный. Спасенную девчушку разведчики назвали Саша Победа.

В январе этого года, когда по всему миру отмечался юбилей освобождения нацистского лагеря смерти, Леонтий Брандт во время праздничных торжеств в Москве встретился с Сашей Победой.

– Сегодня ей 75 лет. Красавица невероятная. После освобождения судьба ее сложилась неплохо: окончила институт, вышла замуж, родила детей, – рассказывает Леонтий Вениаминович. – Когда подросла, она выяснила, что в лагерь попала из Молдавии, вместе с мамой и двумя сестрами.

Из других, жутких, впечатлений томского ветерана от Освенцима – обнаруженные на территории лагеря мешки с человеческой кожей. Из нее немцы делали сумочки и портмоне, которые продавали потом во Францию, Испанию и другие завоеванные ими страны. Особенным шиком считались изделия из кожи моряков – на ней были наколки.

– А теперь представьте: на территории Освенцима, которая была поистине огромной, стояли городки, где жили немцы. В красивых домах с баскетбольными и волейбольными площадками и открытыми бассейнами. В то время как рядом страдало и умирало столько несчастных. Немцы ощущали себя особенной нацией, а других и за людей не считали.

Победу томич встретил в Праге. Он хорошо помнит радостные крики и смех, наполнявшие улицы города, многочисленные залпы в воздух и красивых счастливых девушек, которые несли солдатам цветы, фрукты и овощи.

– Знаете, тот, кто прошел войну, уже ничего не боится, – резюмирует Леонтий Брандт. – И каждый прожитый день умеет ценить, как никто другой. Когда мы услышали сладкое слово «Победа!», были счастливы, что остались живы. Что больше нет смертельной опасности. И что теперь можно свободно наслаждаться жизнью. Я делаю это по сей день.

Брандт02

Героическая пьеса для Томских Афин

TNews778_25

Первая половина 1942 года была очень тревожной. На севере страны в ряде операций по ликвидации Ленинградской блокады у поселка Мясной Бор была окружена 2-я ударная армия, в том числе полки 366-й дивизии, сформированной в Томске (преобразованной в 19-ю гвардейскую). Лишь получив приказ пробиваться из окружения, дивизия вышла, потеряв значительную часть личного состава и своего командира – полковника Буланова.

На юге после потери Крыма, Донбасса, части Кубани и Ставрополья разворачивалась битва за Кавказ и Сталинград. Положение советских войск было тяжелейшим.

Впервые с начала войны тон обращений томских городских властей предельно жесткий – «…В связи с исключительной опасностью, создавшейся на фронтах: объявить оставшиеся дни августа днями величайшего напряжения сил для организации помощи фронту и выпуска сверхплановой продукции в августе месяце…».

Три вагона для гвардии

Начиная с июля в городе шло формирование томского полка для Первой сибирской добровольческой дивизии им. Сталина. Тридцати крупнейшим организациям города было приказано в течение суток подобрать людей по разнарядке. Швейной фабрике – одного человека, ТГУ – четырех, а заводам, таким как подшипниковый или «Фрезер», – от 10 до 15 бойцов.

Неожиданную радость о присвоении бывшей 366-й томской дивизии звания гвардейской решили разделить с воинами, одарив подарками: вместе с письмами-наказами от томичей для бойцов – кисеты, платки, мундштуки, носки и варежки, а командирам – именные бинокли и блокноты. Для всей дивизии сшили красное знамя и приложили ко всему прочему достаточно спиртного, местных продуктов и шоколада. Подарочный груз в трех вагонах отправили в действующую армию.

Самосад для блокадников

Кроме массового выпуска во-оружения, боеприпасов и оборудования в городе постоянно проходили разные акции. Для ремонта обмундирования РККА городские артели сушили и латали полушубки, комсомольцы собирали у населения старые пимы, чуни и войлок как починочный материал, инвалиды от собеса подшивали валенки.

Подобным образом весовой завод, электромеханический завод, швейная фабрика, спичфаб-рика, махорочная фабрика, индустриальный институт, артели «Единение», «Рационализатор», «Сельхозмашина», ремучилище № 10, «Манометр» шефствовали над новым воинским соединением № 5943. Чем помогали? Хозяйственным инвентарем, телефонной связью, газетами, конвертами, а также привозили теплые вещи, показывали кино, формировали библиотеку.

А вот для блокадного Ленинграда кроме рыбы и дичи решили послать… курево. В решении горисполкома это звучало так: «Обязать управляющего томской базой «Главтабак» тов. Тарасова отпустить из имеющихся запасов один вагон махорки». Кстати, очень многие колхозы массово выращивали табак для фронта.

Рубли на моторы

В октябре 1942 года горсовет объявил о сборе средств на постройку танковой колонны «Новосибирский осовиахимовец». Специальные уполномоченные Осовиахима (позже – ДОСААФ) с подписными листами обходили население. Контрольные показатели давал Новосибирск – Кировский район должен набрать 40 тыс. рублей, Вокзальный – 30 и Куйбышевский – 25 тыс. рублей. Затем студенты по инициативе ТГУ им. Куйбышева собирали средства на эскадрилью «Советский вузовец», по призыву газеты «Правда» старались к 15 февраля 1943 года найти 3 млн рублей на эскадрилью «За Родину».

Знамя за станки и снаряды

Но самым главным итогом 1942 года было то, что эвакуированные заводы стали выпускать продукцию. Правда из-за увеличения плана часто шел брак, страдало качество, а то были и откровенные приписки, как это случилось на заводе № 355, производящем приборы Б-6. При плане октября 9 500 штук приборов заводом было предъявлено военной приемке 10 250 приборов, но из них было принято 8 849. Чаще было по-другому, как писалось в прессе: «…Работники заводоуправления завода режущих инструментов изъявили желание оказать помощь своему заводу работой у станка и работать не менее 12 часов в сутки – 6 за кульманом, 6 за станком. Лаборантка Родичева, работая на фрезерном станке, выполняет 200 процентов. Инженер-конструктор ОГМ Алимова на шлифовальном станке – 220 и более процентов».

То, что Томск успешно справился с задачей приема десятков промышленных предприятий, отметили в ноябре 1942 года на пятом слете стахановцев. Не без гордости было заявлено, что все предприятия города перевыполнили установленный государственный план по выпуску продукции. Более того, Томск стал победителем среди городов Новосибирской области, получив переходящее Красное знамя. Из крупных предприятий лидерами стали лесоперевалочный комбинат, завод «Фрезер», фабрика «СПАР», «карандашка» и хлебокомбинат, а среди районов – Кировский.

Томское время тыла

Томск отличился еще и тем, что одним из первых в стране ввел научно-военное шефство комитета ученых над предприятиями. В статусе совместителей ученые с мировыми именами помогали заводам: профессор Розенберг – подшипниковому, профессор Кузнецов – № 353 и 355, профессор Лаврентьев – фармзаводу, профессор Шмаргунов – ТЭМЗу.

Некоторые научные открытия тут же использовались на оборону: фитонциды профессора Токина – для военной медицины, а теоретические разработки профессора Кузнецова по физике твердого тела – для резания металлов и бронепробиваемости. Две бригады Всесоюзного института экспериментальной медицины работали в госпиталях Томска, применяя методы, выработанные ВИЭМ по лечению ран, в особенности связанных с повреждениями нервной системы.

Авторитет томских ученых был так высок, что в декабре 1942 года обком ВКП(б) предоставил специальный вагон для поездки в Кузбасс по оказанию практической помощи работникам угольной, металлургической и химической промышленности.

В конце 1942 года сигналы точного времени, раздающиеся из репродукторов, возможно, имели томскую природу. После долгих перипетий власти города смогли обеспечить необходимые условия для работы уникальной метрологической лаборатории комитета мер и весов при СНК СССР. Это позволило сохранить систему единства измерений. Эталоны заработали на оборону.

Хозяйство на плаву

В конце 1942 – начале 1943 года острота городских проблем с водоснабжением, электроэнергией, санитарией, обеспечением продовольствием не снизилась, но стала вполне управляемой.

За год удалось систематизировать работу столовых. К ним были прикреплены десятки тысяч человек – 20 тыс. рабочих, 10 тыс. студентов, 900 научных работников, и только 50 человек партактива. Удалось наладить работу фонда картофеля и овощей в помощь эвакуированным ленинградцам, комитетов помощи детям фронтовиков для обеспечения их необходимым. Все чаще распоряжения властей имели конкретный характер – «Обязать горторготдел, пошивочную мастерскую № 8, мастерскую «Ателье мод» сшить семьям фронтовиков верхней теплой одежды для взрослых 150 штук и для детей 300 штук. Для эвакуированных семей начальствующего состава и фронтовиков – 300 пар чунь, 500 пар стеганых ватных унтов».

При этом не забывались сложнейшие вопросы с обеспечением работы школ, вузов, ФЗО: ремонт, электричество, дрова (во всех районах топлива смогли заготовить лишь треть необходимого), кадры. И что удивительно, при нехватке рабочих рук власти смогли обязать руководителей предприятий освобождать работающих у них школьников на учебу, как, впрочем, и создавать условия для обучения работающим студентам.

Финал еще далек

После жалоб населения удалось наладить четкую переправу через Томь, поставить под жесткий контроль работу хлебозавода, а главное – не сорвать открытие театрального сезона, обеспечив подвоз 200 тонн угля и 300 кубометров дров гортеатру. Ведь на его подмостках выступали артисты Белорусского драматического театра. За три года театр показал 870 спектаклей, и с особенным успехом – «Фронт», «Русские люди», «Партизаны».

Фронтовой Томск выпускал военную продукцию, строил, учил, недоедал, недосыпал, испытывая нехватку всего жизненно важного, но в начале 1943 года руководство города всерьез задумалось о создании в Томске филармонии.

Недавно сформированная Сталинская дивизия сибиряков-добровольцев уже вступила в бой и нуждалась в пополнении. После 10 января 1943 года очередные 140 добровольцев ушли на фронт. До конца войны оставалось еще больше двух лет.

Редакция благодарит Людмилу Приль, зам. директора Центра документации новейшей истории, за предоставленные архивные материалы.

Сотрудники и студенты на строительстве ж.д. ветки к ТЭЦ-I, 1942 год

В лаборатории спецфака, 1944 год

Война отняла у томички самое дорогое – родителей

Турчановская

В ту жуткую ночь их разбудил гул самолетов. А через мгновение наступил хаос: полетели бомбы, вздыбилась земля, загорелись дома. Заспанные женщины, ребятишки, старики выскакивали на улицу через окна и бежали в панике, не разбирая дороги. Но их настигали самолеты. Они летели так низко, что была слышна немецкая речь. И звуки губной гармошки, выводившей бравурную мелодию, под аккомпанемент которой немцы стреляли по живым людям.

Эту страшную картину томичка Валентина Турчановская будет видеть в ночных кошмарах в течение 60 лет. Наяву ужас ночной бомбежки она пережила в пятилетнем возрасте под Курском. Тогда, в 1943 году, еще были живы ее мама, папа и бабушка. А спустя короткое время маленькая Валя, брат Саша и сестренка Лиза станут сиротами. Незащищенная. Это холодное колючее слово будет сопровождать Валентину Николаевну всю жизнь. Как и тысячи ее сверстников, за которыми навсегда закрепился статус «дети войны».

В двух шагах от смерти

На дворе стоял погожий, солнечный день, когда маленькая Валечка поняла, что стряслась беда. А поначалу казалось, что случился какой-то праздник…

В город Рыльск Курской области война пришла не сразу. Но тяжелое напряжение, которое вдруг нависло в воздухе, ощутили даже ребятишки. А потом папа взял маленькую Валечку на руки, и они всей семьей куда-то отправились. Вместе с ними колоннами шли сотни людей. Кругом раздавались смех, песни, звуки гармони. Точь-в-точь как на праздниках. Смущал только женский плач и причитания ребятишек: «Папочка, когда ты вернешься? Не уходи!» Тихо вытирала слезы и старшая Валечкина сестра. Ей было восемь лет, и она уже понимала: папа идет на войну и, может быть, больше никогда не вернется домой. В одночасье изменился и десятилетний Саша: стал вдруг серьезным, неразговорчивым, как будто какая-то тяжелая ноша легла на его маленькие мальчишеские плечи. Таким и остался на всю жизнь.

– Мы, дети, теперь редко играли в игры, ходили в лес и на речку. Тихо и напряженно стало в каждой семье, – вспоминает 77-летняя Валентина Николаевна. – А потом случилось страшное: в город пришли немцы. Однажды ночью мы услышали плач мамы и тревожный шепот бабушки: «Мария, спасай детей. А я уже свой век отжила». На рассвете бабуля перекрестила нас, и мы с мамочкой отправились в никуда. Шли молча по бескрайнему пшеничному полю и вдруг услышали грубый окрик на немецком языке: «Хенде хох! Шнель!» В высоких колосьях лежали фрицы с автоматами, направленными прямо на нас. Мама первой подняла руки, мы – за ней. Немец развернул нас обратно, а мамочка тихо скомандовала нам: «Идти медленно, не бежать. Тогда они стрелять не будут». Почему фрицы не убили нас тогда, не знаю. Возможно, не хотели себя выдавать, ведь кругом были партизаны.

Когда дочь и внуки вернулись обратно, напуганная бабушка рассказала им еще более жуткую историю. Немцы устроили облаву по всем домам, искали партизан. А потом выгнали во двор комендатуры всех ребятишек старше года, посадили в машины и куда-то увезли. Матерей, которые с криком бросались за ними, немцы безжалостно расстреливали в упор. После ходили слухи, что из этих детей германские врачи выкачивали кровь для своих раненых.

Для Вали, Лизы и Саши настоящий ад наступил через несколько дней…

Булочка за победу

Оккупанты установили строгий порядок: без разрешения коменданта никуда не отлучаться. Мама троих голодных детей ослушалась: пошла в соседнюю деревню в надежде обменять одежду на продукты. Тогда-то и случилась очередная облава. Словам детей и бабушки полицаи не поверили – решили, что женщина ушла к партизанам. Увидев, что мама Валентины Николаевны выходит из леса с мешком за плечами, офицер натравил на нее овчарок. А когда собаки притащили женщину во двор комендатуры, застрелил ее. Перед смертью мама успела прошептать старшим детям: «Закройте Вале глаза». Но было поздно: девочка все видела. А ночью детей постиг еще один удар – не выдержав горя, от разрыва сердца умерла бабушка. После пережитого шока Валя полгода не могла говорить.

– Мамочку свою я совсем не помню. Маленькая очень была, – рассказывает Валентина Николаевна. – Тетушки говорили, что у нее были длинные косы до пола и она укладывала их на голове в корону. Но маминых фотографий не сохранилось, все сгорело вместе с домом. А еще она была актрисой. Правда, не знаю – профессионального театра или любительского. Мы даже нашли людей, которые видели ее в спектакле. Дело было во время страды, спектакль играли в поле, а зрители сидели на телегах, запряженных лошадьми. Говорят, мама была такой темпераментной артисткой, что, когда она вышла на сцену, кони испугались и помчали зрителей.

Младшая, Валентина, окончила театральное училище в Днепропетровске и тоже стала актрисой. Она уже несколько лет будет выходить на подмостки, когда узнает, что отец знаменитой Татьяны Самойловой, Евгений Самойлов, – двоюродный брат ее папы. А вскоре в жизни Валентины Николаевны случится еще один судьбоносный момент. Во время спектакля «Мораль пани Дульской», который она сыграет на сцене одесского театра, в нее влюбится и увезет с собой будущий муж – артист Иркутского ТЮЗа.

– Юра – тоже ребенок войны. И тоже хлебнул лиха. С той лишь разницей, что у них в Иркутске не было бомбежек и крови. Но и без того горя хватило, – делится Валентина Турчановская. – Они ели одну траву и жили зимой без отоп­ления. А ведь это Сибирь! Ребятишки играли в чику на деньги, на выигранные грошики покупали булочку в ближайшей лавке и сразу же ее съедали. Одни. Ни с кем не делились – так хотели кушать. У Юриной мамы кроме него были еще трое детей. Муж писал ей с фронта: «Нюточка, только сбереги ребятишек. Закончится вой­на, мы их вырастим, поднимем на ноги». И она берегла, работала, не жалея себя. А когда муж вернулся с фронта и увидел постаревшую, измученную женщину (она и без того была старше супруга на 12 лет), ушел к молоденькой девушке. И такое в то суровое время встречалось. Но все-таки у Юры было самое главное в жизни – родители…

Слезы солдата

После того как Валентина Николаевна, ее брат и сестра в один день лишились мамы и бабушки, их приютили соседи. Это был негласный закон жизни – женщины не бросали осиротевших детей. А через некоторое время ребятишек забрали в детский дом.

Спустя какое-то время Валечку и Лизу (брата не было, он уехал добровольцем в Ленинград – убирать тела умерших с улиц пережившего блокаду города) пригласила к себе директор детского дома. В кабинете был папа, который стоял с армией неподалеку от Курской области и приехал повидать ребятишек. Истерзанные войной девочки не сразу узнали своего отца, а у него по щекам текли слезы. Это был последний раз, когда Валентина Николаевна видела папу.

– Ребятишек в детском доме и без того не обижали. Но после папиного визита к нам с сестренкой стали относиться еще лучше. Врач и медсестра по очереди забирали нас на ночь к себе, чтобы мы поспали в домашней постели. Повар отдавала нам куски послаще, – вспоминает Валентина Николаевна. – Уже когда подросли, мы поняли, что папа, скорее всего, пообещал этим женщинам жениться на них. Работницы детского дома почти все были вдовами. Они и директора-то нашего (а тот был красавец, грек) поделить между собой не могли. Но папа не вернулся. Его расстреляли в Донецкой области. Говорят, он стоял на посту. Что это был за пост и что за боевые действия, не известно. Подозреваю, что там шла гражданская война. Но все держалось в строгом секрете. Разве могли озвучить информацию, что на советской территории после Победы в 1945 году шли военные действия.

А еще Валентина Николаевна навсегда запомнила момент, когда к ним в комнату забежали воспитательницы с радостным криком: «Дети! Война закончилась! Скоро ваши родители за вами придут!»

– Что тут началось! – с улыбкой вспоминает Валентина Николаевна. – Мы побросали поделки, которыми занимались, стали кричать: «Спасибо товарищу Сталину за Победу!». Некоторые ребятишки падали в обморок от нервного напряжения. А потом мы все побежали к шоссе – ждать родителей. Думали своим детским умишком, что они приедут за нами в этот же день. Воспитательницы испугались, что мы сбежим и потеряемся. Но, постояв возле дороги и не дождавшись мам и пап, все вернулись обратно в детский дом. Потому что там было лучше, чем на улице. И потянулись бесконечные дни ожидания. Дети перестали есть, играть, только тихонько сидели у окна, высматривая родителей. Или собирались в группки по несколько человек и мечтали, как за нами придут мама и папа и как мы будем рассказывать им о своей жизни. Воспитательницы повесили на стенах карты, и мы вместе с ними каждый день отслеживали, где находятся армии, которые возвращались домой. Примерно через полгода ребятишек стали забирать родители. Конечно, не всех. Многие, как и мы с сестрой, своего папу с фронта так и не дождались.

…Каждый год 9 мая Валентина Николаевна ходит на парад Победы. И участвует в акции «Бессмертный полк». Правда, несет табличку без фотографии. На ней только имена мамы и папы, которых у нее, маленькой девочки, отняла война. Не оставив в памяти даже их силуэтов.

Томская медсестра дошла по фронтовым дорогам до Германии

Фото: Юрий Цветков

TNews774_23

На фронте ее называли Данилушкой. За фамилию Данилина. За внешнюю хрупкость в сочетании с бойким характером. За редкую доброту и за то, что никогда не плакала. Глядя на нее, начальник госпиталя однажды не сдержался: «Данилка, как только тебя на войну взяли? Я бы ни за что не взял. Ты такая маленькая, худенькая, еле ходишь. В чем только душа держится?» На что 20-летняя медсестра Вера Федченко (тогда, до замужества, еще Данилина) с обидой ответила: «Скажете тоже! Да я бегаю быстрее всех вас вместе взятых!»

По фронтовым дорогам в составе своего госпиталя томичка дошла, добежала, доехала, добралась до Германии. Став свидетелем и участником одного из самых жестоких сражений Великой Оте­чественной войны.

Шприц вместо автомата

Нескончаемый звук рвущихся бомб, автоматных выстрелов и скрежет танков, от которых закладывало уши. Самолеты, летевшие так низко, что, казалось, сейчас заденут брюхом крышу госпиталя. И солдаты, которые, истекая кровью и издавая глухие стоны, ползли к врачам. Их было столько, что земли не видно. Шаг сделать страшно: того и гляди наступишь на раненого. Это было боевое крещение Веры Федченко. И первый круг ада. Битва на Курской дуге.

– Когда я пришла поздно вечером домой и сказала, что послезавтра уезжаю на фронт с госпиталем, мама и брат заплакали. А я нет, – тихонько вытирает слезы Вера Парфирьевна, вспоминая ноябрь 1943 года, когда она получила повестку. – Это я теперь стала много плакать. Особенно когда показывают фильмы или передачи про Курскую дугу. А тогда, на войне, почти совсем не плакала, все больше смеялась. Я боевая девчонка была. И солдатиков раненых смешила – анекдоты им рассказывала. А они хохотали над моими баснями и приговаривали: «Ну ты, сестричка, как скажешь-скажешь что-нибудь – живот от смеха лопнет!»

Эта способность никогда не унывать, за которую томичку уважали на фронте, корнями еще из той, мирной жизни. Верочка всегда была неробкого десятка: и за словом в карман не лезла, и постоять за себя в случае чего могла. Когда умер отец, она пошла работать швеей. Начавшаяся война внесла свои коррективы: всех мастеров перевели в массовый цех, где кроили уже не модные пальто, а военные гимнастерки. Верочка была стахановкой. За отличную работу получила благодарность и красивое платье. А она и надеть-то его успела только один раз.

– Я ведь изначально должна была врагов убивать, а не раненых лечить. Нас набрали целый батальон девчонок – учили на автоматчиков. Может быть, видели в фильмах, как они на танках едут и стреляют? – рассказывает Вера Парфирьевна. – С восьми утра до пяти вечера я форму солдатам шила, потом до полночи шли учения. А зима была, холодно, снега по пояс… Но на фронт меня в итоге отправили с госпиталем – у них медсестер не хватало. А я этой премудрости обучена была: как только началась война, подружка, которая работала в железнодорожной больнице, заманила меня на медицинские курсы. Так и началась моя служба.

Правда, навыки управляться с автоматом Вере все же пригодились. Под Курском госпиталь расположился в деревеньке, неподалеку от места сражения. Так что бомбить медпункт нередко наведывались немцы на самолетах. Завидев бомбардировщик, люди без всякой команды хватали автоматы и стреляли по ним. Заметив однажды, как ловко медсестра Вера сбила самолет, майор восхитился: «Ну, Данилина! Как ты здорово стреляешь!» На что девушка пожала плечами: «Меня же в автоматчицы готовили. Как бы я на войну приехала, в танк села, а стрелять не умею…»

«Гимнастерок не снимать!»

Этот сценарий повторялся везде, куда приезжали 10 медсестер из Томска: в Тамбове, Кжишове, Львове, Киеве, Кракове. Тороп­ливое приветствие, короткий инструктаж, спешная подготовка медпункта к приему раненых. Госпиталь размещался где придется. Под Курском в распоряжение врачей отдали конюшню. А там – ни воды, ни света, ни удобств.

– Работа была на износ. Но нам и в голову не приходило жаловаться. На войне никто не спрашивал, можешь ты что-то делать или нет. Приказ отдан – как хочешь, так и выполняй, – вспоминает Вера Парфирьевна. – На одну медсестру приходилось 200 лежачих больных: кто без руки, у кого голова пробита, у кого нижнюю часть тела оторвало. И нужно успеть всем дать лекарства, накормить, обиходить. У некоторых солдат, которые долго пролежали на земле, в ранах заводились черви. Во время перевязок мы доставали их и выбрасывали в ведро. Но самое страшное зрелище было в отделении, где лечили горевших в танке солдат. Они лежали под специальными каркасами.

Мест в госпитале не хватало даже для больных. Поэтому медсестры, валившиеся с ног от усталости, засыпали где придется. Чаще всего в уголке, сидя на стуле. А по вечерам, когда темнело, они ходили за водой на речку, что в нескольких километрах от госпиталя. Пробирались через лес и вздрагивали от каждого шороха – рядом стояли немцы. Но пользоваться колодцами было еще страшнее: местные жители поговаривали, что после ожесточенных боев там остались трупы.

– Но на войне не только страшно было. Забавных историй тоже хватало, – улыбается Вера Парфирьевна. – Пошли мы однажды за водой с нашим санитаром, дядей Ваней. В деревьях филин заухал, мы, два дурака, ведра побросали и как припустились бежать! Я вообще-то самая шустрая была, но тут угнаться за ним не смогла. Даром, что дядя Ваня пожилой уже и с хромой ногой. Бегу, ругаю его на чем свет стоит! Долго мы потом смеялись, вспоминая этот случай.

Крепкое слово, признается медсестра, и ей приходилось слышать от солдат. Но на них она никогда не обижалась. Все больше жалела.

– Разве можно было на них злиться? Они себя не щадили, когда в атаку шли. Случалось, по две тысячи человек за раз теряли, – вздыхает Вера Парфирьевна. – У них такие раны серьезные, кроватей нормальных нет. Да еще и голод. Под Курском ели одну вареную кукурузу – больше ничего не было, немцы разбили склад с провизией.

Правда, солдатам тоже доставалось от строгой медсестрички, которую все называли исключительно по имени-отчеству. Вера часто журила их: «Я сколько раз повторяла вам: вечером гимнастерки и брюки не снимать! Знаете же, что к ужину немцы прилетят бомбить. И вы бежите в своих белых кальсонах и майках – целься не хочу!» А еще не давала спуску очень уж навязчивым ухажерам. Зато своих подружек-медсестер, которые бегали по вечерам на танцы, всегда подменяла на дежурствах. Наблюдая эти рокировки, начальник госпиталя не удержался: «Данилка! Еще раз прикроешь кого-нибудь из них, я тебя побью! Это что такое: они тебя обманывают, развлекаются где-то, а ты за них работаешь!» Она только плечами пожимала: ну а как девчонок не выручить, у них же любовь. Сама Верочка в те годы о свиданиях еще и не думала. Свою любовь и судьбу она встретила после войны. Сегодня гордость 91-летней Веры Парфирьевны – дочь, двое внуков и трое правнуков.

Домой на верхней полке

Она уже несколько лет жила под мирным небом, когда ей приснилась бомбежка. Сон был таким реалистичным и беспокойным, что Вера упала с кровати. Увидев это, ее мама расплакалась.

Память о войне еще долго не отпускала Веру Парфирьевну. Вспоминались бесконечные железнодорожные станции, по которым они колесили с госпиталем. Возвращался ужас, пережитый во время переезда по хлипкому мосту через Днепр.

– Я ведь плавать не умела. И до сих пор не умею. Папа запрещал нам купаться в Ушайке – там тонуло много детей. А чтобы мы не ослушались, сказал: «В реке водятся пиявки. Укусит такая – на всю жизнь рябым станешь», – поясняет Вера Федченко. – А еще помню, как меня потеряли в Киеве. Железную дорогу бомбили постоянно. Как начнут палить, мы из вагонов выскакивали и врассыпную. Подолгу, бывало, лежали в канавах, пока все не закончится. Видимо, так и простыла, температура высокая поднялась. Выгрузились мы на станции в Киеве, а место для госпиталя еще не определили. Тогда девчонки усадили меня на лавку: «Жди, – говорят, – Данилка, здесь, мы за тобой вернемся». Не знаю, сколько я там просидела в горячке, когда меня какая-то тетка забрала к себе домой. Похлебкой накормила. А на следующее утро она сходила на станцию, узнала, где приезжий госпиталь расположился, и отвела меня к девчонкам.

К концу войны томские медсестры добрались до Германии. Название немецкого города, в котором они лечили русских солдат, Вера Парфирьевна не знает по сей день. Зато хорошо помнит момент, когда услышала заветное слово «Победа!».

– Мы первыми узнали, что кончили воевать. Вы еще ничего не знали, а мы уже кричали «ура!» и палили из автоматов в воздух. Вы стали кричать только утром, – улыбается женщина.

Правда, служба для томичек на этом не закончилась. Через несколько дней в госпиталь стали привозить солдат, освобожденных из немецкого плена. Вера Парфирьевна к тому времени уже была старшей сестрой, принимала больных туберкулезом, тифом, дизентерией, по 70 человек за один раз. Домой томских девчонок отпустили только в 1946 году.

До родного города они добирались около полутора месяцев. Все по той же железной дороге. Ехали, что называется, вповалку. Даже верхние полки для багажа были заняты людьми. Одни плакали, другие пели песни, третьи весело разговаривали. А Вера Данилина всю дорогу молчала и думала про маму, которую не видела несколько лет.

На вокзале Томск-2 девушку встречал брат. Оттуда всей толпой отправились в гости к Данилиным, где был накрыт стол. Девчонки выпивку не любили, но от радости, что наконец-то вернулись домой, пригубили немного вина. В Томск из десяти медсестер вернулись восемь: одна во время войны нашла жениха и осталась с ним, другая – в Москве у родственников.

– Сегодня из нашей команды я одна осталась, – вздыхает Вера Парфирьевна. – В прошлом году я получала медаль за Курскую дугу, одна-одинешенька там была. Никого из моих девчонок уже нет. А ведь мы с ними столько тысяч километров проехали по миру за Победой…

ТЫЛьная сторона войны

TNews773_13

Последовавшее после контрнаступления под Москвой временное затишье на фронтах не вселяло надежду на скорое окончание войны. Так и случилось: враг наступал и к лету 1942 года вышел к Волге. Судьба страны опять повисла на волоске.

Томск в глубоком тылу пытался решать две главные задачи: эффективно трудиться для фронта и поддерживать работу служб и организаций, в конечном итоге тоже направленную для обеспечения нужд обороны.

Ресурсов всегда не хватает на всех

К началу января 1942 года дефицитному энергохозяйству пришло подкрепление: вторую турбину из Гомеля мощностью 3 тыс. кВт удалось доставить на томскую ТЭЦ и приступить к ее монтажу. Но электричества на всех катастрофически не хватало, для горожан уже стали привычны свечи и керосиновые лампы.

Главный заказ фронта – производство боеприпасов. В январе планировалось собрать 117 тыс. штук мин и 5 тыс. гранат Ф-1. Делали их в мастерских заводов, вузов и даже колонии НКВД. Но план не был выполнен. Выбивались из графика и строительные работы, предусмотренные решением Государственного комитета обороны для пуска прибывших электромоторного завода, «Фрезера», завода № 266. Главная причина – не хватало рабочих рук, а имеющаяся сила часто простаивала из-за отсутствия материалов и инструментов. Оборудование лежало невостребованное, в том числе занесенное снегом на станции Томск-1. Часто оно было некомплектным – ряд станков не имели оснащения, а часть уникального оборудования вообще не была отправлена с основных заводов или потерялась в пути. Властям города приходилось буквально тасовать колоду со станочным парком, перебрасывая станки на разные предприятия.

В Томске рассчитывали на коллективы эвакуированных заводов, но зачастую их численность не превышала и трети от нужного состава. Недостаток работников восполнялся за счет рекрутированных местных жителей, студентов и подростков, семей эвакуированных.

Совершенно естественной стала работа в цехах 14–16-летних подростков. Обучались ремеслу они, как правило, тут же, у станков, выпуская готовую продукцию наравне со взрослыми. Но низкая квалификация сказывалась: на заводе боеприпасов значительно ухудшилось качество литья, возрос процент брака, который составлял 8,3%, возник перерасход по жидкому чугуну и углю. Первой ласточкой централизованной подготовки рабочих кадров стала попытка открыть новую школу ФЗО на базе завода «Фрезер» для 300 токарей, слесарей и других специалистов.

Огромную, просто нечеловеческую ответственность несли директора заводов. Проявляющих чудеса изворотливости и изобретательности, не спящих сутками, но выполняющих задачи руководителей могли запросто снять с должности за небольшие просчеты, как поступили с директором ТЭЦ Федосеевым за аварию, повлекшую остановку ряда производств на несколько часов. Им на смену подбирались люди, обладающие умением жестко организовать работу. Так, директором ТЭЦ назначили… председателя правления Томлеспромсоюза товарища Кречмера.

Спасти город от напастей

Городские проблемы росли как снежный ком. Помимо хронической нехватки электроэнергии возникли сложности с водоснабжением. Среднее потребление на одного человека составляло 17 литров при санитарной норме 45. Горисполкомом была разработана программа, включающая строительство артезианских скважин, водовода, перехода предприятий на собственное водоснабжение (только тюрьму и гарнизонную прачечную подключили к железнодорожной водокачке), вырубку прорубей на всех спусках к Томи и Ушайке для водопоя лошадей и полоскания белья. Учитывая важность вопроса, власти приравняли рабочих и служащих водонасосной станции к первой категории снабжения, выделили единовременно тонну картофеля и ежедневно по 30 кг хлеба для продажи.

Коммунальное хозяйство не справилось с планом ремонта жилфонда, не сумело завершить строительство бани, гостиницы и дезостанции. Из-за отсутствия последней в городе возникла сыпнотифозная эпидемия. Ее росту способствовала и практически захлебнувшаяся от сверхнормативных стоков система канализации. Лишь после выделения 300 строителей, снятых с заводов, пиломатериалов, 10 тонн проволоки и 1,5 тонны гвоздей гордезостанция, эвакобаня, санпропускники и дезокамеры при банях были построены. Эпидемия отступила. Тут и Новосибирск подкинул несколько вагонов мыла.

И хлебом единым

В марте 1942 года возникла острая нехватка хлеба. Перебои в магазинной сети породили постоянные очереди, а это вызывало недовольство людей. Хотя хлеб гарантировался, но выдавался по-разному: работникам военных заводов – 800 грамм, служащим 600–500, иждивенцам – 400. Часто на всех не хватало. Буханку можно было купить на рынке, но очень дорого, до 100 рублей. Решить вопрос очередей удалось наказанием ответственных. К весне посчастливилось забрать у области фонды прошлого года объе-мом 418 тонн муки и построить новую пекарню в Северном городке.

С вниманием относились к питанию детей, особенно ослабленных и эвакуированных. Увеличение детской смертности от дистрофии заставило предпринять ряд серьезных мер – найти деньги на молоко, белый хлеб и крупы, создать врачебную комиссию, открыть в помещении ресторана № 2 специальную детскую столовую, несколько прикормочных пунктов на тысячу человек. Внимание требовалось и для эвакуированных семей командного и начальствующего состава РККА. Их прикрепили к столовой № 11, построили киоски для выдачи дров и угля, предоставили ясли, организовали выдачу денег по аттестатам и медпомощь. Некоторым эвакуированным, например семье Лаврентия Берии, полагалась охрана и персональный автомобиль.

Для других категорий жителей все было иначе – скученное жилье и скудное питание. При проверке работы закрытой столовой на электромоторном заводе выяснилось, что в ней большие очереди, качество питания низкое, помещение запущено, вентиляции нет, скопление пара, сырость. Люди жаловались на факты попадания в блюда посторонних предметов. По итогам проверки директор общепита был снят. Свои закрытые столовые были и у учителей, правда снабжались из открытых фондов и сытностью не отличались. Хотя городские власти изредка баловали бюджетников дичью и рыбой. За сезон специально набранные охотники должны были сдать городу по 90 штук дичи и не менее 50 кг рыбы. Основной же приварок учителя получали со своих участков, собирали травы и ягоды.

С зачеткой наперевес

Томские вузы и техникумы продолжали работать. Число студентов, как и выпускников, сильно сократилось. Чтобы сделать зимний набор в Томский и Московский транспортные институты, а запрос был на 700 человек, агитаторы из Томска проехали все соседние регионы. Даже при всем вале проб-лем у горкома находилось время, чтобы обсудить успеваемость в Томском пединституте (1,35% неудов), в Станкоинструментальном институте имени И.В. Сталина (6,7% неудов) и вынести грозные предупреждения руководству.

Вузовская и академическая

наука практически адаптировалась к условиям войны. Работали не только для военных, но и для гражданских нужд. Ученые Всесоюзного института экспериментальной медицины освоили в лабораторных условиях метод приготовления сыпнотифозной вакцины и приступили к испытанию ее на животных. Горздраву передали технологию приготовления ряда дезинсекционных средств против вшей.

Выяснилось, что открытые профессором Борисом Токиным фитонциды обладают исключительно мощным бактерицидным действием, и в городе засеяли несколько участков луком и чесноком. Кстати, авторитет Токина был так высок, что, когда он занемог, этот вопрос отдельно рассматривался на заседании горкома партии с указанием мер помощи – питания и отдыха.

О научных контактах тоже не забывали: 50 участникам конференции по военной невропатологии и психиатрии обеспечили проживание и питание, а городские СМИ осветили работу ученых.

* * *

В июле враг прорвался к Сталинграду и двинулся на Северный Кавказ. Советские армии отступали.

Благодарим за предоставление архивных материалов замдиректора Центра документации новейшей истории ТО Людмилу Приль

9 мая 1942 года в Томске случился праздник – к государственным наградам был представлен коллектив харьковского завода УИЛТК НКВД, который уже через 10 дней после прибытия в эвакуацию выпустил мины М-50, выполняя далее план на 123%.

Марафон эвакуации: Секретная мина, огород на площади Кирова и кочерга для дивизии

TNews770_26В конце лета 1941 года обстановка на фронте от Ледовитого океана до Черного моря становилась все более тревожной. Противник неумолимо завоевывал все новые и новые территории, а наши войска упорно оборонялись, но все же отступали. В те дни происходили ключевые события этого периода войны – Смоленское сражение, Ленинградская оборонительная операция, оборона Киева, Одессы, Крыма. И хотя советские войска отчаянно сопротивлялись и кое-где заставляли немцев приостанавливать натиск (под Старой Руссой, Николаевом, Ярцевом), а бомбардировщики 81-й авиадивизии даже бомбили Берлин, враг неумолимо продвигался вперед.

Индустриализация с колес

15 августа немецкий 1-й армейский корпус ворвался в Новгород.

В Сибири еще царило безмятежное лето, когда в Томск начали прибывать эшелоны с оборудованием крупных заводов. Сотни вагонов, тысячи людей. Размещать! Куда? Для шарикоподшипникового им. Кагановича нашли подходящее место – целый Северный военный городок. Затем прибыли завод «Пневматика», часть знаменитой «Электросилы» им. Кирова из Ленинграда, фанерный завод из Гомеля, завод радиомашин имени Лепсе, «Москабель», «Электропровод»…

К новому году Томск разбогател на три десятка промышленных предприятий, 16 НИИ, полтора десятка важных учреждений – от Наркомата торговли, управления искусства при СНК СССР до Всесоюзного комитета по делам физкультуры и спорта. Томским властям, не готовым полностью принять всю эту массу производств и полсотни тысяч людей, но отвечавшим за это головой, приходилось проявлять чудеса изворотливости. Поджимали сроки ввода эвакуированных предприятий в строй – Кремль отводил на это только два месяца. Положение усугублялось тем, что транспорта и строительных материалов для таких объемов катастрофически не хватало. Нередко рабочие, впрягаясь в постромки, на железных листах тащили станки, например как работники завода «Фрезер» от станции Томск-1 к ул. Вершинина. Кирпичи для цехов вообще распределялись поштучно, разжиться цементом и пиломатериалом – невероятная удача…

Лампа в полнакала

19 августа германская 2-я армия заняла Гомель.

Но пока больше всего городскую власть тревожил образовавшийся дефицит электроэнергии. Чтобы обеспечить бесперебойное снабжение топливом главный городской источник – ТЭЦ 1, был построен углевозный путь от ветки мельницы.

Но мощностей на пределе возможностей ТЭЦ не хватало. Томичи постоянно искали новые источники генерации. В ход шло все, что могло дать электричество: локомобили, котлы, привезенные заводами локальные электростанции. В целях строжайшей экономии значительной части предприятий было запрещено пользоваться городскими сетями в часы вечернего максимума, а для населения власть ввела нормы освещения на один метр площади. Для жилья – 4 ватта, для общественных зданий – 8, для столовых и бань не более 6 ватт. Самой популярной стала лампочка мощностью 15 ватт.

От свистка до сахарной веревки

19 сентября советская 37-я армия оставила Киев.

Согласно планам Государственного совета обороны и Совета по эвакуации многие тыловые города были ориентированы на выпуск продукции для определенного рода войск. Новосибирск делал самолеты, Челябинск и Свердловск – танки, Ижевск и Пермь – пушки. Целью Томска стала помощь войскам связи.

Еще один вид шефства возник в начале осени. Бюро горкома ВКП (б) на своем заседании заявило, что «считает возможным и необходимым взять шефство над Томской 366-й стрелковой дивизией и привлечь все производства, учреждения, учебные заведения и население для изготовления вооружения и сбора снаряжения, чтобы подшефную дивизию отправить на фронт, обеспеченную всем необходимым». Для этого было решено напрячь ресурсы, но работу проводить в общественном порядке и в неурочное время. По списку из 105 позиций для хозяйства дивизии было важно все: топоры, огнетушители, упряжи и макеты танков, походный горн, сахарная веревка и даже кочерга.

Экипированная дивизия 9 нояб­ря со станции Томск-2 ушла на фронт. Закончила войну как 19-я гвардейская, Руднянско-Хинганская с орденами на знамени.

Боевая номенклатура

3 октября фашисты ворвались в Орел и вышли на дорогу, ведущую к Москве, на юге подошли к Донбассу.

Программа производства оружия в городе началась с изготовления… учебной винтовки. До 15 октября томичей обязали изготовить 2 тыс. штук деревянных, но окованных макетов. Затем пошли дела посерьезней – на заводе измерительных приборов из «запасов имеющихся на складе материалов» было организовано производство запалов к гранатам Ф-1 и РГ-41.

Затем в особой папке на конт­роле у городских властей появилось новое изделие – мины и минометы. Получив распоряжение Новосибирского обкома, электромеханический завод в кооперации с другими заводами и артелями, ремесленным училищем №10, физико-техническим институтом были обязаны наладить к весне выпуск 50-миллимет­ровых мин в количестве почти миллион штук.

Чуть позднее в городе началось производство секретных снарядов М-8. Снаряды собирались на одном предприятии, а детали изготавливались на нескольких заводах. Начали сборку с 3 тыс. штук в месяц, а затем производство увеличили в 10 раз.

Еще одним плодом коллективных действий томичей стал выпуск зажигательных противотанковых бутылок, или «коктейля Молотова». Химзавод делал запалы, «спичка» поставила спички и бертолетову соль, Главсахар отпустил 2 тонны сахара, «ликерка» передала 600 тыс. пробок, а вот городские комсомольцы собрали более полумиллиона бутылок.

Картофельные кусты на площади Кирова

16 октября советские войска оставили Одессу.

Еще с 1 сентября в Томске были введены карточки на продовольствие, но город трудно привыкал к новым порядкам. Рабочим полагалось 600 граммов хлеба в сутки, неработающим – 400 граммов. Зиму переживали трудно, ведь постоянно приходилось экономить и выбивать фонды для новых эвакуированных. Пытаясь как-то улучшить положение людей, власть сделала упор на децентрализованные заготовки. Каждая организация должна была иметь подсобное хозяйство, а каждый коммунист – огород. Капуста и лук особенно зеленели на нынешнем Комсомольском проспекте. В частных домах многие держали коров, траву собирали по городу, потому что выпускать буренок на улицу было опасно – могли украсть. Чтобы как-то поддержать уязвимые слои населения, особенно студентов и учащихся, их прикрепили к столовым при вузах. В меню, составленном на 10 дней, предусматривалось ежедневно два первых и три вторых овощных блюда. Хоть за качеством и следили, но суп с гнилой капустой был не редкостью. Томичи шутили, что семьи не собирались за столом, потому что ели в столовых.

В тесноте не страшно, лишь бы победить

24 октября 6-я немецкая армия заняла Харьков и Белгород.

Враг наступал, казалось, нет силы его остановить. В 1941-м источников информации было мало – радио, газеты да телеграммы со сводками. В количестве 1 тыс. экземпляров они вывешивались в специальных пунктах – на площади Революции, у Научки, у вокзалов, заводов, пристани, Белого озера, цирка. И очень часто в телеграммах была только стандартная фраза: «В течение дня наши войска продолжали вести бои с противником на всем фронте».

Тысячи проблем каждодневно пронизывали городскую жизнь – острая нехватка транспорта, электроэнергии, обученных кад­ров, жилья. Чтобы хоть как-то снизить остроту проблем в Томске, был утвержден план строительства облегченного жилья: запланировали 77560 кв. м в землянках, бараках, каркасно-засыпных домах. Как и за счет чего строить? Силами предприятий и после работы. Начать 10 ноября и закончить 10 декабря.

Когда возникла проблема нехватки воды, то всех студентов-буровиков вынужденно послали на бурение подземных скважин. Ближе к зиме обнаружилась забытая когда-то беда: эвакуированные привезли сыпнотифозную эпидемию. Для того чтобы разобраться с ситуацией, понадобилось около 400 больничных коек и… 15 вагонов мыла, вымоленных у областного центра.

Но жизнь людей не замыкалась только фронтовой аскезой. Резко активизировал работу лишенный своих площадей музей, который стал устраивать передвижные выставки, и помогали ему в этом художники. Вернули его на место только в 1943 году. На одном из последних заседаний года руководители города рассматривали очень серьезный вопрос… об оформлении пр. Ленина. Предлагалось по эскизам от Союза художников оформить здания театра, музея, кинотеатра им. Горького, трибуну на площади. Томторг напрягли изыскать 400 метров красного материала и столько же холста, добавив от своих щедрот красок и 4 кубомет­ра реек.

К 5 января все должно было быть готово.

Да и с фронта появились обнадеживающие вести.

Войска Юго-Западного фронта стабилизировали фронт обороны на участке Тим – Балаклея – Изюм и далее по реке Северский Донец до Ямполя. Западный фронт и 50-я армия окончательно выбили противника из Калуги. Благодаря контрнаступлению под Москвой угроза потери столицы отступила.

Непокорённые: Своя война

В этом году бывшие узники фашистских лагерей впервые соберутся вместе

председатель областного совета ветеранов Николай Кобелев
председатель областного совета ветеранов Николай Кобелев

В течение года областной совет ветеранов проводит семь встреч участников войны и тружеников тыла с губернатором: 23 февраля, День защитника Отечества; 8 марта, Международный женский день; 9 мая, День Победы; 22 июня, День памяти и скорби; 2 сентября, День российской гвардии; 1 октября, День старшего поколения; 9 декабря, День героев Отечества

В отличие от ветеранов боевых действий и тружеников тыла, которых чествуют каждый год, об этих людях почти ничего не известно. Они никогда не собирались, не рассказывали о себе и вообще старались не вспоминать прошлое. Речь о тех, чьи детские годы прошли в застенках лагерей.

В годы войны в стране господствовала сталинская позиция «военнопленных нет, есть предатели». И понятно, что «лагерные» факты биографии старались скрывать. Лишь в начале 1990-х, когда Германия стала выплачивать компенсации жертвам нацизма, бывшие узники стали понемногу открываться.

– Враг наступал так быстро, что люди не успевали эвакуироваться и остались жить на оккупированной территории, – рассказывает председатель областного совета ветеранов Николай Кобелев. – А потом стариков и детей собирали вместе, чтобы использовать их как живой щит, и гнали между отступающими немецкими войсками и наступающими нашими. Но они сумели выжить.

Если психологический барьер люди, прошедшие в детстве через лагеря, еще преодолевали, то с доказательной базой было сложнее. Живых свидетелей тех событий почти не осталось, документы были утеряны. Хотя очень многое в судьбе этих людей играли не документы, а воля случая.

– Кому-то везло: сбежав из лагеря, находили человечных командиров, которые верили им и брали в свою войсковую часть. А кому-то не очень: нарывались на сволочных комиссаров, которые объявляли их предателями и снова гнали по лагерям, – говорит Николай Кобелев.

Сегодня в Томской области проживают более 100 бывших малолетних узников лагерей. Именно таких людей – в числе прочих участников войны – хочет собрать вместе совет ветеранов Томской области. Пригласить их 22 июня, в День памяти и скорби, на губернаторский прием, где ветеранам будут вручены медали «Непокоренные». Всех, кто по причине слабого здоровья не сможет приехать в Томск, поздравят работники местных отделений совета ветеранов.

Еще одной новой категорией, с которой в этом году предстоит работать областному совету ветеранов, стали дети – сироты войны, люди, которые во время Великой Отечественной потеряли одного или обоих родителей – это ведь тоже поломанные судьбы.

Справка «ТВ»

Всемирным днем узников фашистских лагерей считается 11 апреля. В этот день в 1945 году американские войска освободили пленников Бухенвальда, после чего в ООН было принято решение об учреждении памятной даты. Со временем во многих городах на территории бывшего СССР стали появляться союзы узников лагерей. Сегодня такие ассоциации есть в Курске, Петербурге, ряде городов Белоруссии.

Сегодня в Томской области проживает 177 457 ветеранов, 1 500 участников войны, 17 480 тружеников тыла, 6 126 ветеранов боевых действиях, которые воевали за пределами России, 1 130 ветеранов военной службы. Примерно половина всех ветеранов проживает в районах области, более 30 тыс. живет в Северске и 22 тыс. – в Томском районе.

 Совет ветеранов Томской области направил письмо архиепископу Томскому и Асиновскому Ростиславу с предложением провести 22 июня во всех районах области одновременную поминальную молитву в память о защитниках Отечества, погибших на разных войнах.

Непокорённые: Беженцы

Накануне Дня памяти и скорби в редакцию «ТВ» пришло письмо от женщины, более 70 лет назад волею судьбы ставшей томичкой

Во время Великой Отечественной население Томска увеличилось втрое. В подавляющем большинстве за счет работников эвакуированных заводов и их семей. Но была еще одна категория людей, объединенных непривычным для сибиряков словом «беженцы». Одна из них, Софья Брандт, поделилась своими воспоминаниями.

Дорога в огне

До 1941 года мы жили в Минске. 22 июня собирались поехать всей семьей на праздник открытия искусственного озера на реке Свислач, но грянула война. Уже на третий день бомбежек город представлял сплошной пожар, и мы вынуждены были бежать. Поначалу просто ушли в лес переждать бомбежки и не взяли с собой ни одежды, ни еды. А потом стало ясно, что вернуться не удастся, надо уходить дальше. Нас было семеро: родители, мы – три сестры, двое племянников – трех и полутора лет.

И вот в таком составе мы шли то по Минскому шоссе, то по лесу. По сторонам от дороги все горело. Помню, собирали какую-то траву и ели ее, из болотцев пили воду. Не только взрослые терпели голод, но и мы с сестрой. Только младший сын сестры, маленький Илья, хныкал: «Я – водный» («Я – голодный»). Эти слова рвут мне душу еще и сейчас.

Поезд на восток

Пройденный путь помню подробно. Под бомбежками мы прошли примерно100 кмдо станции Жодино, где сели в товарный поезд. Но его скоро разбили, и мы пошли дальше. На какой-то станции сели в поезд, идущий на восток. В нем было много военных, мама ходила по вагонам и просила что-нибудь поесть для детей. Они дали немного масла и хлеба – какой же вкусной показалась эта обычная до войны еда.

Однажды поезд остановился, и по вагонам прошел слух, что будут кормить. И действительно, местные жители, узнав, что едут голодные беженцы, принесли еду. Через какое-то время нас привезли в чувашский город Алатырь, разместили по квартирам. Местные жители тепло нас приняли, кормили, давали одежду. Возможно, мы бы и остались в Чувашии, но один мужчина, бывший томич, уговорил нас ехать в Сибирь. Так мы оказались в Томске. Поселились у этого человека в деревянном доме на ул. Фрунзе, около общежития пединститута. Кроме нас в квартире было еще три семьи. Спали на полу, постелей не было. Папа скоро ушел на фронт.

Единственное фото

Мы были очень бедными. Случалось, падали в голодные обмороки. Зимой руки от холода трескались до крови. Помню, когда я училась в пятом классе, а сестра в седьмом, в Томске были страшные морозы. Носить было нечего, и мы по очереди надевали папины сапоги сорок какого-то размера. Уже хотели бросить школу, но нас отговорили учителя.

Когда школы в 1943 году разделили на женские и мужские, мы с сестрой попали в школу № 4, я в 7-й класс, а Тамара – в 9-й. Постараюсь описать все, что помню из тех лет. Нашу директрису звали Фаина Мозес, у нее была коса вокруг головы. Завуч – Богданова. Преподавателя литературы звали Анна Александровна, физики – Мария Акимовна Мелихова (она была уже старенькая, ходила в пенсне и меховой жилетке из лоскутков). Потом к нам пришла молодая красивая преподавательница географии Тамара Афанасьевна, помню, что мы ею восхищались. К счастью, у меня сохранилась одна школьная фотография, на ней я узнала нескольких учителей и одноклассниц.

С особой любовью вспоминаю учительницу литературы. Мы часто у нее бывали дома, и на всю жизнь она привила мне любовь к книге. В школе она организовала литературный кружок, я была его председателем.

Если бы не томичи…

Если бы не школа, мы бы не выжили. Нам все старались помочь. Помню, что наливали немного керосина, чтоб мы могли при коптилке заниматься. В столовой давали мороженую капусту, из которой дома варили суп. Хорошо помню, что у многих учителей бывала дома. Нас там кормили, хотя у самих учителей тоже еды было не густо. Мне очень помогала семья моей подруги Веры Касаткиной. Ее родители были научными работниками в пединституте и получали продовольственные пайки. Они меня кормили и еще что-нибудь давали с собой для родных.

В год Победы моя сестра Тамара окончила школу и поступила в Томский медицинский институт, проработала многие годы в клинике Д. Яблокова. Я окончила школу в 1947 году и поступила в ТГУ на историко-филологический факультет. Окончив, 25 лет преподавала немецкий язык в Томском лесотехническом техникуме. Оттуда ушла на пенсию. У меня две дочери, три внука и уже четыре правнука.

Все у нас хорошо, и многим мы обязаны томичам, Томску, ставшему родным.

 

Хлебушек от «зайчика»

Т. С. Суховерхова (из книги воспоминаний детей погибших участников войны «Память сердца»)

– Одно из самых тяжелых воспоминаний детства – хочется хлеба! Хотя бы маленький кусочек! Пусть даже сухой, покрытый плесенью, но только бы – хлебушек. Его в доме давно уже не бывает, а мне, маленькой и несмышленой, все не верится. Каждый день я проверяла полочку над столом, где когда-то стояла хлебница. Вставала на цыпочки, еле дотягивалась до высокой полки, водила рукой, ощупывая уголки, не оставляла надежда, что вдруг где-нибудь да завалялся кусочек. Бабушка меня отгонит, я молча отойду, а назавтра опять шарю руками по всей полочке. И так каждый день…

Папа ушел на фронт в первые дни войны, я этого не помню – мне было всего три года.

Зато когда на войну уходил брат Миша, в 1944-м, помню уже отчетливо и то, что было незадолго до этого, тоже.

Как-то брат пришел радостный и сообщил, что будет работать на тракторе, ведь он уже взрослый – скоро исполнится 18 лет. И вот стал он трактористом и как-то вечером принес мне маленький, со спичечный коробок, кусочек черного хлеба. Протянул: «Это тебе гостинчик от зайчика!» Трудно передать, каким вкусным и ароматным показался мне этот хлеб! Мне до сих пор кажется, что никакая другая выпечка с ним не сравнится! С той поры брат каждый вечер баловал меня «гостинчиками от зайчика». Иногда я не могла дождаться его и, сгорая от нетерпения, выбегала на дорогу, по которой возвращались с полей колхозники. Со всех ног бежала навстречу, безошибочно в лучах вечерней зари узнавая его высокую фигуру. А он уже доставал из холщевой сумки бесценный кусочек. Я мечтала встретить доброго зайчика, поблагодарить.

Однажды утром я проснулась от шума в ограде, там собралось несколько женщин и молодых ребят. Мама сказала: «Попрощайся с Мишей, он уходит на войну». Я подбежала, брат взял меня на руки и говорит: «Вот скоро мы победим, я вернусь, и мы обязательно с тобой сходим вместе к зайчику, он даст тебе большой-пребольшой кусок хлеба». С тех пор я каждый день интересовалась у бабушки: «Наши еще не победили?»

А потом почтальон принес письмо-треугольник, мама прочитала его и заплакала: «Миша тяжело ранен», – сказала она сквозь слезы. Громко запричитала бабушка, вслед за нею от страха и я.

«Что вы нюните, врачи его вылечат!» – твердил другой мой брат. Но этим надеждам не суждено было исполниться – вскоре пришла похоронка. Миша умер в госпитале от ран. Только потом, когда я подросла, мама мне объяснила, что «гостинчик от зайчика» Миша отделял от своего скудного пайка, который в ту пору давали только трактористам.

Непокорённые: «Звук сирен помню до сих пор»

Валентина Демешко родилась в Житомирской области. Отца своего она не помнит, в 1937 году, когда она была еще крошкой, его, обычного работящего немца-крестьянина, признали врагом народа. Валя с матерью остались без кормильца. А впереди ждали еще более страшные испытания – началась война.

– Наш поселок бомбили днем и ночью. О приближающемся налете мы узнавали по звуку сирен, который я помню до сих пор. Первая сирена – надо приготовиться, вторая – самолеты уже близко, третья – пора бежать в бомбоубежище. Дождемся еще одной сирены – сигнал отбоя воздушной тревоги, выйдем на улицу, а кругом трупы лежат, дома разрушены. Таких ужасов мы, дети, насмотрелись, что никогда не забыть! – говорит Валентина Юлисовна.

Потом деревню заняли немцы. В 1942 году маму Валентины вместе с другими женщинами отправили в Германию на работы. Вместе с матерями пленниками стали и малолетние дети.

После долгой дороги в товарных вагонах привезли нас в Германию, местные жители тыкали в нас пальцами, кричали: «Русские свиньи приехали!» Наших мам гоняли каждый день на работу, а мы, малыши, и совсем немощные старики на весь день были заперты в бараке. Многие заболевали, умирали.

Долгожданное освобождение пришло в 1945-м.

Все ждали возвращения на Родину, и вот наконец приказ – собираться в дорогу. Людям пообещали, что они смогут вернуться на прежние места жительства. А потом погрузили в вагоны, в которых скот перевозят, и отправили прямиком в Сибирь. Три месяца шел эшелон, и оказались мы с мамой на томской земле, в Асиновском районе, в селе Большедорохово. Мужчин из числа бывших пленных отправили в республику Коми работать на шахтах, почти никто оттуда живым не вернулся. Привезли нас в декабре, стояли 50-градусные морозы, птицы на лету замерзали, а у нас никакой теплой одежды – обматывались какими-то тряпками. И снова пришлось услышать страшное теперь уже: «Немецкие свиньи приехали!»… Но дети есть дети. Со временем подружилась я с деревенскими ребятишками, вместе бегали в школу. Нам всем несладко жилось. Траву ели – я вкус ее до смерти не забуду! – признается Валентина Юлисовна.

Учеба давалась легко, но о дальнейшем образовании мечтать не приходилось: и анкета не та, и кормить некому. Окончив семилетку, пошла работать на ферму. В 18 лет вышла замуж, окончила курсы, больше 20 лет проработала счетоводом, потом заведующей деревенским магазином. Успевала и за тремя детьми присматривать, и большое домашнее хозяйство в образцовом порядке держать, и на работе в передовиках ходить. Встретившая так неласково Сибирь со временем стала родным домом.

 «Если описать всю мою жизнь, целый сериал бы получился – столько в ней всего было… И хорошего, конечно, но куда больше – тяжелого и страшного. Не у меня одной такая судьба, та проклятая война миллионам людей жизни исковеркала. Дай Бог, чтобы наши дети, внуки никогда не узнали, что это такое». 

Непокорённые: Первый комендант рейхстага

Федор Зинченко
Федор Зинченко

30 апреля 1945 года штурмом был взят рейхстаг – главный символ фашистской Германии. И первым его комендантом в тот же день был назначен полковник Федор Зинченко, наш земляк, уроженец Томской области. В дни Берлинской операции именно он командовал 756-м стрелковым полком, воины которого первыми ворвались на окраину Берлина, затем взяли центральный район немецкой столицы, форсировали Шпрее и приступили к штурму рейхстага. Каждое здание, подвал, лестницу в районе своего главного форпоста немцы превратили в очаг обороны, внутри самого рейхстага бои велись буквально за каждый сантиметр, нередко переходя в рукопашные схватки. И все же ожесточенное сопротивление отборных частей СС было сломлено. Рано утром 1 мая воины 756-го полка Алексей Берест, Михаил Егоров и Мелитон Кантария водрузили над рейхстагом штурмовой флаг своей дивизии, который впоследствии и стал Знаменем Победы.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 мая 1945 года за умелое руководство полком, образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные мужество и героизм в боях с немецко-фашистскими захватчиками полковнику Зинченко присвоено звание Героя Советского Союза. Среди его наград – ордена Кутузова, Суворова, два ордена Красного Знамени, орден Отечественной войны I степени.

В отставку Федор Матвеевич вышел в 1950 году и вплоть до своей кончины в 1991-м жил и работал на Украине, но, по воспоминаниям людей, близко его знавших, в душе себя всегда считал сибиряком. Он родился 6 сентября 1902 года в селе Ставсково ныне Кривошеинского района Томской области в многодетной крестьянской семье. В 1924-м начал службу в Красной Армии: окончил Владивостокскую военную пехотную школу, в 1938-м был назначен военным комиссаром батальона Ленинградского училища связи. В марте 1942 года был призван в действующую армию, воевал на 1-м Белорусском фронте. В марте 1944-го стал командиром легендарного 756-го стрелкового полка. Из четырех братьев Зинченко, ушедших в годы войны на фронт, домой вернулся только он один. И вернулся настоящим героем, навсегда вписавшим свое имя в историю Великой Победы и нашей страны.

«Наше детство: горе, голод и нужда»

А.Г. Семенова (из книги воспоминаний детей погибших участников войны «Память сердца»)

– Письма отцу на фронт писала я – мама умела только расписываться. До сих пор помню те заветные треугольнички, на которых я старательно чернилами из сажи выводила «Полевая почта 18939 «Н». Татьянкину Григорию Ивановичу». Последнее письмо от него пришло из Польши, где он и погиб 17 января 1945 года в районе деревни Шадки Сероцкого уезда Варшавской губернии. (Потом я писала туда, хотела найти и посетить его могилку, но мне сообщили, что в списках его фамилии нет – видно, похоронен в одной из безымянных братских могил. Немудрено, ведь 600 тыс. наших солдат погибли, освобождая Польшу.) В общем, не посчастливилось нам дождаться с войны своего кормильца, пришлось хлебнуть горя и нужды вдоволь.

Когда началась война, моему старшему брату было 13 лет, осенью вместо школы он пошел работать штурвальным на комбайн, а в 15 уже выучился на тракториста. Своей жизнью мы все обязаны ему, он спас нашу семью от голодной смерти.

Было это зимой 1945–1946 годов. Морозы стояли сорокаградусные. В доме больная мама и четверо детей. Есть нечего – испекли последнюю картофелину. Володя в тот день вернулся с поля, мы все, опухшие от голода, лежим, мама пытается встать, а сил уже нет. Он нам наказал, чтобы не вставали, берегли энергию, а сам успокаивает, уговаривает: «Потерпите, вот доживем до весны, трава пойдет…» Поднялся и ушел голодным на работу. Спустя какое-то время мама кое-как поднялась, вышла на кухню, обняла квашню, которая давно стояла пустой, и запричитала, зарыдала от отчаяния в голос. В это время открывается дверь, входит Володя, кричит: «Теперь мы точно с голоду не умрем!» – и бросает на пол сухую, замерзшую шкуру нашей коровы, которую мы зарезали еще год назад. Брат взял нож, отрезал кусок шкуры, опалил, мама положила ее в чугунок и сварила. Этим «бульоном» и спаслись, шкуры хватило надолго.

Лишь много лет спустя брат признался, как ему пришла в голову спасительная идея. «Пришел я домой: смотрю, вы слабые совсем, умрете скоро. Сел на крыльцо, заплакал, решил: чем хоронить самых родных, лучше самому повеситься. Пошел на чердак, сделал петлю, повернул голову в поисках крюка и вдруг увидел ту самую шкуру. Тут и осенило…»

Многие мои подружки также не дождались своих отцов, получили похоронки.

Вместе голодали, ходили весной в поле, выбирали мерзлую картошку, приносили домой, толкли, делали лепешки. Как чуть потеплело, собирали лебеду, крапиву, пекли на плите травяные оладьи. А вот из картофельной ботвы оладьи были горькими… Перепробовали все, лишь бы выжить!

Однажды мы с подружкой даже отправили письмо в райком партии. Написали на конверте «Райком партии – начальнику», а внутри листок с текстом: «Дядя, мы хотим кушать» и подписались. Мамам о нашем послании ничего не сказали, а через несколько дней вызвали в этот самый райком. Мамы очень испугались, но пошли (30 кмпешком). Вернулись и принесли по5 кгмуки и какой-то крупы. Так добрый «дядя» ответил на наше письмо. Как мы были счастливы, что можем поесть настоящей каши!