Фото: Артем Изофатов

 Он желанный гость в филармониях и музыкальных театрах России и мира. Ему рукоплескала Венгрия, Чехия, Германия, Италия, Испания – там маэстро выступал с лучшими оркестрами. Эту неделю дирижер Илмар Лапиньш гостит в Томске, к которому, по его признанию, не ровно дышит. Пять сезонов Илмар Артурович возглавлял местный симфонический оркестр. Спустя годы он снова встанет за дирижерский пульт, чтобы сыграть с томскими музыкантами концерт. Тех, кто придет 19 февраля в органный зал, ждет невиданный музыкальный эксперимент на грани искусства и науки. Они смогут наблюдать, как вода реагирует на произведения разных композиторов. И это не шутка!

В беседе с журналистами «ТН» Илмар Лапиньш раскрывать секреты предстоящего концерта «Музыка воды» не стал. Зато рассказал о том, как за границей не дал Томск в обиду, почему предпочитает латвийским автобусам литовские и как музыка помешала ему выучить русский язык.

За музыканта ответишь!

– Илмар Артурович, во время интервью заграничному изданию вы назвали Томск своим любимым городом. Чем он вас так покорил?

– Дело было в Риге, куда я в 1993 году впервые приехал после распада Советского Союза. Я к этому времени уже много где успел поработать. Приходит ко мне домой очаровательная журналистка и выдает с порога: «Знаю, что больше всего вы любите Ригу. А на второе место какой город поставите?». Я не задумываясь ответил: «Томск!». Тогда девушка начинает мне подсказывать: «Вы ведь столько стран объехали. В Австрии жили, в Сербии национальную оперу возглавляли. Может быть, все-таки Вена? Или Белград?». «Нет, – отвечаю, – только Томск!». Мама, которая все это видела и слышала, потом мне сказал: «Молодец, что Томск в обиду не дал!».

С вашим городом меня действительно многое связывает. Здесь родился мой сын Артур. В Асиновском районе похоронены бабушка с дедушкой. Пять сезонов с томским симфоническим оркестром (Илмар Лапиньш возглавлял коллектив с 1985 по 1990 гг. – прим.ред.) были чудесными. Мама часто приезжала ко мне в Томск и тоже очень его любила.

– Ваш первый концерт в Томске состоялся в 1971 году. Уже тогда Егор Лигачев предложил вам должность главного дирижера, пообещал трехкомнатную квартиру в центре. Почему отказались?

– Незадолго до этого я поступил в аспирантуру Московской консерватории, попал к лучшему профессору – Борису Хайкину. Поступил не по рекомендации, а по общему конкурсу. Перед экзаменами мне было откровенно сказано: «Осталось одно-единственное свободное место, на него есть очень серьезный претендент. Но вы, конечно, можете попробовать». Что я и сделал. Честно боролся за это место и победил.

А потом я познакомился с Моисеем Мучником, тогдашним директором филармонии. Встретились мы в Москве, в кабинете министра. Я приехал просить за директора иркутской филармонии – ее оболгали и незаслуженно уволили. Сам я в то время был безработный. Узнав об этом, Моисей Миронович пригласил меня в Томск.

– Коллеги вспоминают слова Моисея Мироновича: «Если для тебя наступили тяжелые времена, надо хорошо и эффектно выглядеть». Как вы держите себя в тонусе, когда у вас черная полоса?

– Я стараюсь себя убедить, что это еще не тяжелые времена. Возможно, потом будет хуже (улыбается).

– В родную Ригу часто приезжаете?

– Очень редко. У меня там больше нет дома. Из квартиры, где я родился и вырос, меня после смерти мамы в 2002 году просто вышвырнули. Когда хозяйкой дома была женщина из Томска, которая перебралось в Латвию, все складывалось неплохо. А потом она перепродала дом бывшему музыканту. И тот предложил мне 10 тысяч долларов за нашу трехкомнатную квартиру, чтобы я из нее убрался. На мои возмущения по поводу откровенно заниженной цены сказал, что если я не соглашусь на сделку, он все равно найдет способ выжить меня. Такое ощущение, что парень мстил мне как дирижеру за всех обиженных и несостоявшихся музыкантов.

Теперь я купил небольшую двухкомнатную квартирку в Юрмале. Не в центре курорта, разумеется. Но мне там все равно хорошо и уютно. Отправляясь в Европу, всегда договариваюсь с директором, чтобы дал мне пару свободных дней. Их я провожу в своей юрмальской квартире, наедине с самим собой. В эти дни я не отдыхаю и не работаю. Брожу из комнаты в комнату, иногда читаю книги, хожу на местный рынок за продуктами и потом с удовольствием готовлю себе ужин. Могу похвастаться, что кулинар я неплохой. Мой фирменный узбекский плов и соте из баклажанов по-армянски друзья сметают с тарелок мгновенно.

– Музыка входит в ваш отдых?

– Ни в коем случае! Когда я работал в Клайпеде (Литва), до Латвии добирался только на литовском автобусе. Латвийские водители любят слушать в дороге местную радиостанцию «24 часа латышской музыки». Но звучат в основном произведения Раймонда Паулса. Я к нему неплохо отношусь, но 24 часа его песен в режиме нон-стоп – это многовато. Потому выбираю литовский автобус – их водители предпочитают слушать не радио, а тишину.

Еще не люблю, когда звучат фоном современные песни, потому что музыка – это моя профессия. И я непроизвольно «включаюсь»: здесь не та тональность, здесь музыкант мимо ноты промазал… Ну и какой же это отдых? Расслабляться я люблю под шум моря или шелест деревьев в лесу.

До 60-ти тяжело. Потом привыкаешь

– Не скучаете по тем временам, когда вы были по ту сторону дирижерского пульта и играли в оркестре?

– Я и сейчас нет-нет, да беру в руки альт. Недавно купил новый инструмент. Безумство, конечно, учитывая мой возраст и то, что я все-таки дирижер, а не оркестрант. Но душа и руки просят. Весной этого года сделаю себе подарок – сыграю с иркутским симфоническим оркестром. Дирижировать концерт будет мой ученик. Он – скрипач этого же оркестра, сейчас учится в аспирантуре казанской консерватории.

– Практически каждый актер мечтает когда-нибудь поставить свой спектакль. В оркестре похожая ситуация: музыканты мечтают встать за дирижерский пульт?

– Мечтают, но далеко не все. Кому-то достаточно того, что он – прекрасный музыкант. Толковых дирижеров сейчас не так много. Это отдельная профессия, ей нужно учиться. Кто-то думает, что если ты хороший музыкант, можешь смело вставать за дирижерский пульт. В столице, например, такое встречается сплошь и рядом. Там оркестрами руководят скрипачи и альтисты, не знающие дирижерского ремесла.

Я заставляю своего ученика читать русскую и зарубежную классику, изучать архитектуру, живопись, следить за политическими событиями в мире. Дирижер должен знать немного больше, чем его оркестранты. Роль лидера, ведущего за собой серьезный коллектив, обязывает. Этому меня научили мои педагоги.

– Некоторые дирижеры убеждены, что они должны держать дистанцию с музыкантами. Вплоть до того, чтобы сидеть на банкетах за отдельным столом.

– Не мой случай. Я не сажусь за один стол с людьми, которые мне неприятны. Но это касается моего личного отношения к конкретному человеку. А наши с музыкантами отношения я не воспринимаю как «начальник – подчиненный». Мы – команда, потому что делаем общее дело. Однажды в Иркутске журналисты спросили, есть ли у меня любимчики в оркестре. Я ответил, что есть – 78 человек. Всего в оркестре 81 музыкант. Трех из них не люблю, это факт. Но чтобы демонстрировать свое к ним отношение… Никогда! Я не люблю и не стремлюсь выяснять отношения в коллективе. У меня может случиться срыв, но это бывает один-два раза в год, не чаще. Чтобы я начал орать, меня надо очень сильно довести.

– В оркестре, как и в любом творческом коллективе, нужна муштра?

– Насчет муштры не уверен. Но то, что без дисциплины не будет творчества, знаю точно. Воспитать и поддерживать ее в коллективе – задача дирижера. Трудно ли это? До 60 лет – да, тяжело. Потом привыкаешь (улыбается).

– Илмар Артурович, почему среди дирижеров мало женщин? Не дамское это дело – оркестром руководить?

– Вот вы и ответили на свой вопрос. Женщина всегда должна оставаться нежной и женственной, рядом с ней должно быть спокойно, тепло и уютно. А оркестр похож на армию. Вы когда-нибудь видели женщину-генерала? Нет, дома-то, конечно, некоторые представительницы якобы слабого пола могут отомстить за то, что им не дали покомандовать полком (смеется). Но это совсем другая история.

Хотя удачные исключения из правил в нашей профессии случаются. Например, выдающийся советский дирижер Вероника Дударова. В 90 лет она поехала с оркестром на гастроли в Испанию. Поговаривают, что на самом деле Вероника Борисовна была старше, а свой настоящий возраст скрывала… В первый же день неудачно упала, сломала руку, но заявила, что на завтрашнем концерте будет дирижировать одной рукой. Люди в зале висели на люстрах: газеты тут же растрезвонили эту новость и народ ринулся посмотреть на такую диковинку. Но, повторюсь, Вероника Борисовна – исключение из правил. Она изначально женщина-кавалеристка, ей всегда хотелось руководить, быть впереди всех и на коне.

– Какое самое жесткое решение вы приняли на посту главного дирижера?

– Увольнял оркестрантов за пьянку. Да, они выдающиеся музыканты, но это не дает им права являться на концерт в непотребном виде. Прощать такое нельзя. Пожалеешь одного, в следующий раз так же поведут себя другие. В творческих коллективах всегда так происходит. Самое обидное, что грешат дружбой с бутылкой лучшие музыканты.

Когда концерт в разгаре, а ударник ушел за кофе

– Многие музыканты жалуются, что в детстве занятия музыкой были для них каторгой. Знакомая история?

– А как же! Я не знаю, что такое играть с пацанами во дворе. В тот день, когда мама поняла, что у меня абсолютный слух, мое детство закончилось. Мне было лет пять, мама играла дома на рояле и нажала не ту клавишу. Так я подскочил к инструменту, стал дергать его за ножки и кричать, что это не соль, а соль-диез. Уж лучше бы молчал (улыбается)!

После этого мама взяла меня в охапку и отнесла в музыкальную школу. Я хотел играть на пианино. Но педагог сказал, что у меня длинные пальцы и лучше выбрать скрипку.

Пиликать по два часа в день мне очень не хотелось. Родители заставляли. А потом папа принес домой магнитофон. Я быстро сообразил, как его можно использовать в своих целях. Однажды, когда мамы не было дома, а папа «наблюдал» за моими домашними занятиями музыкой из соседней комнаты, я включил на магнитофоне запись, честно отыграл один час, потом запустил кассету. Сижу довольный собой, читают книгу, скрипка лежит рядом. И тут чувствую, что папина рука поднимает меня за ухо. Отец, конечно, разозлился за мою выходку. Но одновременно был горд, что я у него такой сообразительный малый.

– О чем думают музыканты во время концерта?

– Думать нельзя! Нужно быть все время в музыке, которую ты играешь. И во время пауз между своими партиями заниматься… математикой. Считать такты, чтобы вовремя вступить. Хотя у некоторых музыкантов в некоторых произведениях бывают такие паузы, что мама не горюй. Обычно это касается ударников и литавристов. В оперном театре Белграда напротив служебного входа есть премилое кафе. Так там бывалый ударник, когда у него случаются 15-минутные паузы, успевает сбегать в это кафе, выпить чашечку кофе и спокойно вернуться обратно. Причем ни разу не опоздал. Мастерство!

– Вы родились в Риге, учились в Ленинграде и Москве, много колесите по миру. Национальный вопрос когда-нибудь вставал в вашей жизни?

– Не припомню такого. Даже при поступлении в консерваторию. Русский язык на тот момент я знал из рук вон плохо. Из-за музыки! Потому что во дворе не играл, а там ребятня на каких только языках не болтала. В том числе на русском. Учился я в латышской школе. Родителей мамы в 1949 году депортировали в Сибирь, она за это была на советскую власть ужасно обижена и не разрешила мне вступить в пионеры. Но комсомольцем я стал, это мое решение.

На вступительных экзаменах в Ленинграде я все музыкальные дисциплины сдал на отлично. Это подкупило приемную комиссию. Вот только ни изложение, ни тем более сочинение на русском языке я не потянул бы. В чем честно признался преподавателям. Выход из ситуации они нашли – заменили их диктантом. При этом одна дама диктовала текст, вторая стояла у меня за спиной и комментировала: здесь букву «о» пишем, здесь мягкий знак не забудь, здесь запятую поставь…

Мама со временем стала приезжать ко мне в Ленинград, подружилась с моими педагогами и товарищами. Но когда распался Советский Союз, она ходила на все демонстрации за отделение Латвии. Умерла мама в 90 лет. Ее последние слова были о том, что мир сможет спасти только Россия.

Дирижеру руки не подавать!

– Какая слава закрепилась за российскими дирижерами и музыкантами за рубежом?

– Как за очень крепкими хорошими профессионалами. Без работы русский музыкант за границей точно не останется. Наши скрипачи, трубачи, флейтисты, виолончелисты с успехом трудятся в симфонических оркестрах Южной Кореи, Израиля, Европы.

– Есть ли среди стран, городов, коллективов, с которыми вы работали, такие, куда вы не хотели бы возвращаться?

– Есть. Но я бы называть их не хотел. Мое отношение к ним не связано ни с географией, ни с национальными особенностями. Я убежден, что музыканты должны любить свое дело и свой оркестр, коли уж они туда пришли. Халтуру я не приемлю. В одном городе, где нет оперы, руководитель студенческого хора сказала мне: «Хочешь «Реквием» Моцарта? Сделаем! Соберу ребят и за пару-тройку дней все отрепетируем». Но разве можно создать профессиональный хор из ничего и за два дня? Просто надеть концертный костюм и вместе спеть и мы с вами сможем, только рюмочку нам налейте. У хора должна быть общая культура, общее начало звука, общее дыхание. Творчеством тоже нужно заниматься профессионально! И когда в оркестре начинаются разговоры из серии «Я – хороший музыкант, мне одной репетиции будет достаточно. А я вообще без репетиций обойдусь!» – это не дело. Возвращаться в такие коллективы я не хочу.

– У вас есть австрийское гражданство. Нет желания перебраться в Европу, когда решите оставить работу?

– Туда – точно нет. Прекрасная Австрия, какой я ее узнал в 1990-е годы, и Австрия сегодняшняя – две большие разницы. Последняя, к сожалению, проигрывает. В конце прошлого года был в Зальцбурге. Там такой наплыв беженцев! Есть среди них несчастные люди, бежавшие от войны и голода. Но хватает и тех, кто приехал за деньгами и райскими условиями. Наблюдал сцену возле вокзала, где привезли обед для беженцев. Так те, кому еда показалась не вкусной и вообще «не такой», просто вываливали ее на пол. Как так можно? И австрийцы на фоне этих событий озлобляются, становятся жесткими. Все-таки Россия и Сибирь мне роднее.

– Какое самое незабываемое впечатление подарила вам профессия дирижера?

– Оно связано с томским симфоническим оркестром. Я репетировал концерт в Свердловске. Местная филармония не могла найти главного дирижера. Три десятка кандидатов было, и ни один из них руководство филармонии не устроил. А я почему-то глянулся. После концерта свердловский оркестр предложил мне руку и сердце. Я, разумеется, отказался – у меня в Томске прекрасный коллектив. Потом меня все-таки уговорили работать в двух городах параллельно. Возвращаюсь, счастливый, в родную филармонию. Музыканты меня всегда с радостью встречали с гастролей. В этот раз здороваюсь с ними, и каждый на мое приветствие демонстративно отворачивается. Я понять не могу, какая кошка между нами пробежала. Потом выясняется, что слух прошел: «Лапиньш принял приглашение стать главным дирижером свердловской филармонии, а свой родной коллектив бросает». Музыканты – народ ревнивый, в этом смысле оркестр хуже женщины. Но мне было чертовски приятно, что мои ребята так меня любят. Поэтому в Томск я приехал с радостью. И с удовольствием сыграю с оркестром концерт для томичей.