Сегодня девять дней, как нет с нами Марии Смирновой, заведующей литературной частью театра драмы.
Известие о смерти Марии Марковны обожгло грудь. И тут же острое чувство сиротства сначала тонкой струйкой пролилось в душу, а потом навалилось тяжелым давящим прессом. Но оно же отпустило пружину воспоминаний. И перед мысленным взором побежали, замелькали, как в старом немом кино, счастливые мгновения встреч, долгих бесед о театре и жизни…
О части целого
Масштаб ее личности был существенно больше, чем скромная должность завлита, на которой она трудилась больше 40 лет в Томском драматическом театре. Вопреки негласному правилу и собственной установке – находиться в тени художественного руководителя или режиссера, на вторых ролях – Мария Марковна Смирнова всегда была фигурой самостоятельной, яркой и значительной не только в театре, но и в Томске.
Она была не просто заведующей литературной частью, она была неотделимой частью Томского театра драмы, более того – «театрообразующей».
Помню, как Моисей Миронович Мучник, будучи директором театра, впервые привел в ее кабинет будущего главного режиссера Бориса Цейтлина и сказал просто: «Это человек, который знает о театре всё и всех в нем».
И Мария Марковна, опережая условную церемонию представления гостя, просто сказала: «Здравствуйте, Борис Ильич. Наслышаны о вас». Когда же дверь за мужчинами закрылась, она в нескольких предложениях рассказала присутствовавшим о будущем главреже через показ его золотомасочного спектакля «Буря» в Казанском ТЮЗе.
Искусством устной рецензии Мария Марковна владела изумительно. По ее рассказам действительно легко можно было увидеть все узорчатое полотно спектакля. Увязывая суть режиссерской концепции с актерской игрой и со сценографией, она как-то просто, очень наглядно и точно показывала спектакль. При этом рассказывала с таким вдохновением, что хотелось с головой уйти в атмосферу той постановки.
Она рассказывала, как в начале спектакля «Соленая Падь» хор запевал «Отец мой был природный пахарь», – и ты видел мощную фигуру Олега Афанасьева, чей голос звучал драматически сочно, а рядом – других жителей деревни Соленая Падь – народных артисток Тамару Лебедеву и Людмилу Долматову, молодых тогда актрис Валентину Бекетову и Ольгу Мальцеву. Видел, как тесна становится кожанка партизанскому командиру Ефрему Мещерякову, когда он мучается – выставлять баб и детей перед своей «арарой» и идти на смертный бой или уберечь их? Или рассказывала, каким колыхающимся, завивающимся при каждом движении был Анучкин в «Женитьбе», какое-то неземное создание в фиолетовом парике и с закрученными, как у гороха, усиками, – и ты явственно представлял пластику Александра Постникова, лицедея и клоуна….
Мария Марковна умела находить сочные слова и давать точные оценки. А сколько спектаклей она помнила наизусть, в деталях, по мизансценам! Казалось, весь репертуар театра хранился в ее памяти.
Чистейшая авантюра
Сегодня сама должность завлита – специалиста, который досконально знает драматургию и всегда может рекомендовать пьесу для постановки, уходит из реалий современного театра, а уж такие завлиты, каким была Мария Марковна Смирнова, еще при жизни получают статус последних из могикан или уходящей натуры.
В современном театральном Томске она действительно была последней из тех, кто являлся связующей нитью между городом и Театром. Не учреждением, а театром в самом широком смысле. Притом что театроведческого образования у нее не было. В 1960-х окончила факультет журналистики Ростовского университета, а в Томск приехала по зову своих друзей – стройотрядовцев, с которыми познакомилась в Северном Казахстане, на целине.
По ее словам, она никогда не рулила, плыла по течению, но всегда каким-то образом это течение ее выносило на стремнину и случайность оборачивалась провидением, тем самым указующим перстом судьбы.
«Ткнула пальцем – и попала в журналистику», – так рассказывала она о своем выборе специальности на филологическом факультете. Звучало анекдотично. Но сам факультет выбрала не случайно – любила читать.
О том, что она урожденная Лерхе, что ниточка ее рода ведет в Дерптский университет и что ее мама – балерина, а дед – профессор Ростовского университета, офтальмолог, заядлый охотник и собаковед, я узнала сравнительно недавно, когда навещала Марию Марковну у нее дома.
Но о своей журналисткой юности, о работе в «Молодом ленинце», о веселой и дружной компании журналистов 1960–70-х она рассказывала всегда охотно, но по случаю. Например, с юмором описала, как вызвалась ехать на целину, а журналистского опыта у студентки третьего курса – только одна маленькая заметка в газете, но «декан благословил», хотя вся эта поездка была «чистейшей авантюрой». Но и прекрасной школой жизни и мастерства: она научилась быстро и толково собирать нужный материал по отрядам и так же быстро писать в «Горизонт» – так называлась стройотрядовская газета.
– Я приехала в Томск как раз в то лето, когда впервые томские отряды поехали строить Стрежевой, – начала свой рассказ Мария Марковна. – Шло лето шестьдесят шестого. До этого томские отряды выезжали в Северный Казахстан, где я, студентка факультета журналистики Ростовского университета, и познакомилась с томичами. Томичи во многом сохраняли какую-то ту свежесть восприятия, какую-то интонацию такую… добрую и романтическую. Для них стройотряды были не только калымом или способом делать то, во что стало вырождаться движение. Томичи продержались долго и хорошо на каком-то таком энтузиазме дурном, который всегда им был присущ. Томск всегда немножко, с одной стороны, отставал от всего, что происходило в мире, и этот консерватизм в нем был даже симпатичным. Меня, например, как раз это и приманило в свое время: такая непосредственность, если не сказать дурость, но… при этом честная.
В Павлодаре она познакомилась с Сергеем Литвиненко, который возглавлял все это стройотрядовское движение. Он звал молодую, красивую и талантливую Машу Лерхе приехать в Павлодар, обещал, что организует молодежку. Но Маша заметила, что после этого разговора у них дома мамино лицо как-то закаменело, а на расспросы дочери сказала: «Нет, только не Павлодар». «Ну там же ты была в эвакуации», – с чистотой комсомольской души почти утвердительно говорила дочь. «Нет, это была ссылка». Так впервые приоткрылась истинная история семьи и история появления на свет единственной дочки известной балерины Харьковского театра оперы и балета, которая была знакома и с Бабелем, и с тем самым Ежовым. Другое дело – Томск. «В Томске – другие люди». И так на карте судьбы обозначился еще один университетский город.
В «Молодом ленинце» Мария Лерхе (а в скором будущем – Смирнова) стала своей. И продолжала писать о студенческих отрядах, и о северах.
– Это была, конечно же, фантастическая работа: среди болот и комарья делать первую Дорогу жизни. Лежневку делают так: валят деревья и укладывают в болото, только шестое бревно оказывалось уже на поверхности. По Дороге жизни завозили материалы. А мы в течение нескольких лет при «Молодом ленинце» выпускали свою газету – «Лето. Шестидесятая параллель». На этой параллели находится Стрежевой. Эта студенческая газетка была очень веселая, нахальная, бесцензурная практически (хотя один раз нас поддушили)…
В те годы Мария Марковна не только работала в редакции «Молодого ленинца», но и жила там, в маленькой полуподвальной комнатке. И, как вспоминали на прощании ее подруги журналистской молодости, в комнатку к ней всегда набивалось много разного интересного народу, не только журналистского. Были здесь врачи, молодые ученые, аспиранты…
И однажды в этот подвальчик пришел и режиссер Феликс Григорьян, который в 1975 году возглавил труппу томской драмы. Пришел он туда не случайно. Во-первых, Мария Смирнова писала уже о театре. Ее насмотренность ростовских и столичных спектаклей позволяла трезво и точно оценить уровень томского театра – при крепкой и хорошей труппе режиссура отдавала замшелостью. Пока не появился Григорьян. Уже его первый спектакль «Прощание в июне» дал понять, что театр обретает свежее дыхание и начинает совсем по-иному, на других основаниях выстраивать свой диалог с городом.
О том, что в Томске есть «умница Маша», у которой «хороший слог» и «голова работает, как надо», Феликс Григорьян услышал еще в Казани, от журналиста Владимира Демченко. С Демченко Мария Марковна познакомилась в «Ленинце» и дружила до последних своих дней, хотя и жили давно в разных городах.
А в 1977-м Григорьяну нужен был завлит. И он стал зазывать «умницу Машу» в театр. Она не сразу согласилась. «О чем я буду разговаривать с драматургами? Я пьес не читаю». «С хорошими драматургами, Маруся, – сказал тогда Феликс Григорьевич, – нужно говорить о жизни, а не о пьесах».
Письмо другу
Собирать вокруг себя неравнодушных и пробуждать любовь к театру в сердцах ищущих – это она умела превосходно.
В конце 1990-х мы вместе с Марией Марковной несколько лет подряд проводили конкурс на лучшую театральную рецензию среди студентов. Как внимательно она относилась к этим, казалось бы, наивным и беспомощным сочинениям! За каждым откликом она слышала голос и по степени искренности улавливала степень одаренности зрителя.
О сколько таких выращенных ею зрителей живет сейчас не только в Томске. Неслучайно и журнал о театре, выходивший в перестроечные годы, по ее инициативе был назван «Томский зритель». Сегодня эти тонкие книжечки – большая библиографическая редкость. Поразительно: все, что написано в них ею, не утратило своей свежести и актуальности.
…Именно к ней, в кабинет завлита, где стены увешаны афишами, картинами, где в шкафах и на столе жили книги, я принесла свою первую рецензию. Нужен был совет, как писать о спектаклях, о людях театра. И я его получила. «Пишите, как пишете письмо хорошему другу, знакомому, с которым вы хотите поделиться впечатлениями о спектакле, соглашайтесь, спорьте, доказывайте, убеждайте, а потом вычеркиваете обращение – и текст готов».
Когда-то именно такой совет получила и она. Это я прочитала в ее книжке о народной артистке Тамаре Павловне Лебедевой. Небольшая, карманного формата книжица рассказала так много о театре, человеческих судьбах, связанных с ним, и о ней самой…
А не последовать ли и сейчас этому совету? Только я не буду вычеркивать обращение.
Дорогая Мария Марковна! Уже девять дней Вас нет с нами. Как горько, невозможно горько сознавать, что не услышу живьем Ваш голос… Но есть книги, которые Вы щедро дарили мне на дни рождения – Боккаччо, Андрей Белый, Волошин… Читаю их – и как будто с Вами говорю.
На прощании Вас называли легендой, ангелом-хранителем театра, связующей нитью, корневой системой театра. Ваши близкие друзья говорили, что в предпоследнее лето своей жизни, вспоминая молодость, годы служения в театре, многочисленные гастроли, вы признались, что прожили счастливую жизнь. О том, что никогда не жаловались и мужественно переносили свою болезнь, знали все. И тут вдруг Сергей Гаврилович, наш любимый Горыныч, сказал фразу, которая вдруг открыла Вас с совершенно не известной мне стороны: «А еще она любила играть в преферанс. И хорошо играла».
Вот только обращение я не буду вычеркивать.
Татьяна Веснина
Фото: Владимир Бобрецов