Существует несколько вариантов ответа на вопрос об авторстве известного афоризма об истинности мыслей младенца, но дело не в авторстве, а в истинности и мудрости. Да, именно так! Правда, моя младшая внучка Светлана уже довольно-таки давно вышла из младенческого возраста, но для меня она все та же крошка, которую я с удовольствием возил в детской коляске вокруг стадиона «Буревестник» и в Лагерном саду. А мысль, высказанная ею совсем недавно, наводит меня на не очень веселые размышления, грусть от которых попытаюсь смягчить словами о стиле наших домашних разговоров. Сын зовет меня дедом. Это правильно, можно бы и прадедом. А внучки, простите, Левиком: им нравилось, что так звала меня их бабушка. Так вот недавно, когда мы говорили, что уже прошло 80 лет с 22 июня 1941 года, Света вдруг спросила: «Левик, а ведь ты мог бы тогда тоже погибнуть?.. А как же я?.. Ведь ни папы, ни нас всех тогда не было бы!..» Ох, сколько же истины в этом совсем не детском вопросе…
До чего же была счастливой суббота 21 июня 1941 года! Наркомпрос тогда еще не сделал великого открытия, называющегося ЕГЭ, зато переход в каждый последующий класс происходил по итогам переводных экзаменов. И, хотя еще не вышло фильмов про Шурика, большинство из нас действительно считало экзамены праздниками. В том году для нашего шестого класса они оказались особенно хорошими: в седьмой класс перевели всех нас, на второй год и даже на осеннюю переэкзаменовку не остался никто. Вообще-то, как я сейчас понимаю, ежегодные, начиная с четвертого класса, переводные экзамены были дисциплинирующим и организующим нас праздником. Нас поздравляли и торжественно вручали табели о переходе в следующий класс, и… Ура! До 1 сентября – свобода! Завтра на рыбалку, потом ягоды, грибы, конечно, еще и огороды, и покос, и картошку окучить. Но все равно впереди то, что у нас отобрали на следующий день – детства у нас не оказалось.
Скоро к удовлетворению многих членов нынешней Государственной думы не окажется и нас, так называемых детей войны. Сколько об этом уже сказано, сколько написано, но есть особенность, касающаяся нас, мальчишек 1927-го, а может быть, и 1928 года рождения (особенность, о которой сейчас почти не говорят).
В первые дни войны мы старательно изучали карту «Области государственных интересов Германии» (так было написано в новых учебниках географии про бывшую Польшу, про которую еще у Маяковского говорилось как о «какой-то географической новости»). Мы прикидывали расстояние от Бреста до Берлина (кстати, именно от Бреста, а не от Минска, надеюсь, вы понимаете, почему это подчеркнуто!), делили его на скорость наступательного движения наших доблестных войск, сожалели, что нам не придется участвовать в разгроме фашизма и взятии Берлина. Но это было лишь в первые дни – дальше пришлось говорить не о Варшавском и Берлинском, а о Смоленском, Вяземском, Можайском направлениях. Но все те годы и дни мы верили, что наше дело правое, победа будет за нами и Берлин будет взят! Так и получилось, хотя союзники всячески затягивали открытие второго фронта, делая свое участие в сражении за Берлин все более проблематичным.
Берлинская операция, самая кровавая битва в нашей истории, продолжалась 17 дней. Потери противника превысили только убитыми 150 тысяч. Враг (не пишу «немцы», ибо город пытались защитить французы, поляки, хорваты, «всякие прочие шведы», вчерашние белогвардейцы). Не пишу «солдаты». Воевали даже женщины и дети. Старики сжигали фауст-патронами наши танки. Страшными – более 78 тысяч убитых – были и потери двух наших фронтов, заставивших Берлин – уже без Гитлера! – капитулировать, а затем и подписать договор о безоговорочной капитуляции Германии.
А мы, сдав в июне 1945 года государственные экзамены, получили аттестаты зрелости. И 1 июля, через семь недель после окончания войны в Европе, я и многие мои сверстники пошли добровольцами в мирную Красную армию, армию-победительницу. И это тоже было. И до последних нескольких лет мне никто не предлагал отказаться ни от самих этих фактов, ни от их оценки в истории войны. Лишь сравнительно недавно нам стало известно о ныне знаменитом плане У. Черчилля – плане удара по Советской армии объединенными силами войск Западной Европы. Основной кулак этих сил должны были составить восстановленные части из захваченных американцами и англичанами германских военнопленных. Назывался план «Немыслимое», и вот ему-то свершиться не удалось.
Черчилль выступил в Фултоне, началась холодная война. Люди меньше знают о том, что один из ведущих и бесспорно талантливых американских полководцев Д. Паттон, ярый антисемит и антисоветчик, еще до берлинской операции сказал, что, если бы ему разрешили, он бы вышвырнул большевиков за Вислу. Неизвестно, кто, куда и кого вышвырнул бы в результате несостоявшихся в 1945 году немыслимых планов, но попытки сепаратных переговоров наших союзников с нашим врагом имели место. Раскрытию этих попыток посвящен один из самых популярных наших сериалов – «Семнадцать мгновений весны», так что эту деталь весны 1945-го знают даже самые безразличные к истории люди. Ведь Гитлер действительно имел основания считать, что антифашистский союз великих держав не только противоестественен, но и в ближайшие дни должен рухнуть. Обо всем этом знали в руководстве СССР, а вопрос «Так кто будет брать Берлин?», заданный Жукову Сталиным, был вовсе не риторическим или чисто военным. Именно к этому времени германские войска фактически прекратили серьезное сопротивление войскам наших западных союзников. А оно, серьезное сопротивление, сначала было! Не будем забывать, что только ее начальный этап – Нормандская десантная операция – унес около 60 тысяч солдат и офицеров союзных армий. Память о них должна оставаться священной не только для их родных и близких, но и для антифашистов всего мира. Это были вовсе не бессмысленные жертвы, ибо без них война могла продлиться еще долго, хотя результат ее был очевиден после Курской битвы и форсирования Днепра.
Конечно, в той или иной степени все эти факты и соображения известны нашим читателям. Но я прошу сегодня, через 80 лет после начала войны, еще раз задуматься о последнем ее сражении, о 78 тысячах убитых. Ведь то и дело слышишь или читаешь: «Ах, кровавые Сталин и Жуков! Завершили бы все спокойнее, подождали бы еще несколько месяцев, взяли бы Берлин не в мае, а, скажем, в сентябре – октябре, да и брать столицу рейха могли бы не советские войска, а американцы с англичанами, нам бы дешевле обошлось». Так вот, это не просто чьи-то досужие разговоры в сослагательном наклонении. Это конкретный вопрос о моей судьбе, о судьбе моих сверстников.
Не надо быть слишком прозорливым, чтобы догадаться, что, будь иначе, я пошел бы не в военное училище, а в гражданский вуз или устроился бы на какую-то работу и пополнил бы нашу РККА, бьющуюся «еще какие-то несколько месяцев». Попал бы в список боевых потерь за лето и осень 1949-го? Из новобранцев наверняка погиб бы если не каждый второй, то уж третий-четвертый наверняка… А мне в лотереях обычно не везет…
И внучка моя отлично понимает, что кто-то из 78 тысяч, павших тогда в Берлине, сохранил жизнь мне, моей будущей семье, сотням тысяч таких же, как и мы. Это сделали ребята 1923–1926 годов рождения, не выполнившие обещания вернуться живыми и передавшие нам свои жизни. Вы как хотите, а я хорошо знаю, кого за это благодарить. Интересно, что говорят об этом другие российские «младенцы»? И задумываются ли?
Автор: Лев Пичурин