–Я служил в Германии в40 километрахот того места, где был похоронен отец, а мой сын – в Магдебурге, в том городе, где он умер. Но тогда мы не знали об этом, – томич Владимир Халаимов перебирает стопку документов и наконец находит тот единственный, ради которого сделано столько запросов.
Вот эта справка из Центрального архива Министерства обороны. Несколько скупых предложений, а в них – судьба отца и мужа: воентехник второго ранга Халаимов Иван Корнеевич, командир парка 499-го гаубичного артиллерийского полка 166-й стрелковой дивизии, попал в плен 13 октября 1941 года под Вязьмой. Умер 1 февраля 1943-го от воспаления легких в Магдебурге. Похоронен на кладбище Магдебург, юго-восток, могила № 74.
Почти 40 лет Владимир Иванович разыскивал своего отца: писал в архивы, отчаивался, получая ответы, и снова писал. Почти половину своей жизни. 29 ноября ему исполнится 80 лет.
Теперь он очень хочет побывать на могиле отца.
– Может, кто-то из наших, из томичей, здесь еще есть, – Владимир Иванович показывает распечатанную на принтере фотографию мемориала, где похоронены советские военнопленные.
На той плите, где значится Халаимов Иван Корнеевич, указаны 23 фамилии. Всего на этом кладбище семь таких плит.
Вове Халаимову в 1941-м было 8 лет, и он хорошо помнит, как провожали на фронт отца. Как получили извещение: пропал без вести.
– Я из школы пришел, в квартире полно народу – жен офицеров. Все плачут. Я к матери бросился. А братишка бегает и кричит: «Папка приедет, папка приедет!» Он на 4 года меня младше, – вспоминает Владимир Иванович.
– У матери это извещение долго хранилось. И газета, то ли «Красная звезда», то ли «Красное знамя», не помню. В ней писали об отце. О том, что во время боя водительский состав был полностью выбит и командир Халаимов подвозил снаряды на огневые позиции. В кузов, где лежали боеприпасы, попал снаряд. И отца тяжело ранило. Я пытался найти эту газету, но не нашел, – продолжает Владимир Иванович.
Владимир Халаимов, как и его отец, кадровый военный. В отставке.
Три года служил срочную службу в Германии. В 1955-м демобилизовался. Через 13 лет снова пошел в армию. Были на то причины.
– Когда пришло извещение о том, что отец пропал без вести, на его фотографии я написал: «Папа, я пойду по твоим стопам». Тогда я был уверен, что офицер должен служить 25 лет. Отец успел прослужить 7 лет. Уже взрослым я пошел на сверхсрочную и еще 18 лет за него дослужил. У меня 21 год службы: 3 года моих, 18 – батькиных, – говорит Владимир Иванович.
Его сын тоже выбрал карьеру военного.
– В звании капитана он служил в Магдебурге в Германии и в 1985 году вернулся оттуда. Офицер. Как и я. Как отец. Получается династия, – улыбается Владимир Иванович.
С гордостью сравнивает фотографии:
– Вот сын – курсант, а вот его дед. Посмотрите – одно лицо. А вот внуки у меня не военные. Раньше в армию рвались, а сейчас убегают.
Вспомнил, как его самого призывали и как случайно попал в Германию.
– Меня с моим дружком по ремесленному училищу, Колькой Кононовым, вместе на медкомиссию вызвали. Его признали годным, а меня нет – со зрением проблемы. Через два месяца звонят на завод, где я работал: «В армию пойдем?» – «Пойдем!» Вечером – отправка. Забежал домой, говорю: «Мам, давай сухари сушить». Мать в слезы. Бегом в военкомат. Выясняю: отправка все-таки завтра. Ну, раз так – за стол, устроили проводы. Прихожу утром: отправка завтра. Продолжаем гулять уже не дома, а в Горсаду.
На следующий день в военкомате ему вручают пакет. Назначили старшим.
– По тем временам по образованию я был академик – семь классов! Наше поколение в армию приходило с двумя, четырьмя классами образования. Или вообще безграмотные, те, кто в оккупации был, – замечает Халаимов.
Призывников посадили на поезд, который следовал в Бийск. Ехали втроем. Без сопровождения. Сейчас такое трудно представить.
– Как я потом выяснил, нас послали на замену. В Германию отправляли 1 500 человек. Троих забраковали. Это были томичи. Соответственно, Томск должен был пополнить команду, – говорит Владимир Иванович.
Но это уже другая история.
Рано-рано утром наша соседка, тетя Соня, будит меня, тянет за ногу: «Вовка, вставай! Вовка, вставай! Война кончилась! Лезь на крышу, флаг прибивай!» Мы жили в деревянном доме на улице Кулева. Эти дома и сейчас еще стоят. Я на козырек залез, прибил флаг, и мы понеслись на площадь Революции, сейчас – Новособорная. Кто плачет, кто поет… Все обнимаются, целуются. А мы, пацанье, между взрослыми туда-сюда снуем. До 12 ночи носились. Победу встречали.
«Этих сибиряков мало убить…»
Во время патрулирования зашли погреться в кафе. Командир взвода старший лейтенант Клименко, мой напарник Рахимов из Казани и я. Сидим за столиком. Немцам интересно, стали расспрашивать, откуда да кто мы. Клименко переводит. Он очень хорошо знал немецкий, с боями пришел в Германию и остался служить сверхсрочником.
Рахимыч мой говорит:
– Казань!
Кивают:
– Казан, татар, Казан…
Меня спрашивают.
– Томск.
Не понимают. Клименко объясняет:
– Сибирь!
– О-о-о, кальт Сибир, кальт Сибир!
Приносят карту. Просят показать, где это.
– Вот, Томск.
Один из немцев вздрогнул и на меня уставился. Я у Клименко спрашиваю: «Командир, что это он?» Старлей нам потом перевел. В 1941 году он воевал под Вязьмой, где наша 166-я стрелковая дивизия почти вся полегла. После одного из боев они подошли к окопу. На бруствере лежал убитый красноармеец. Весь в крови, в такой позе, словно он продолжал свой бой, стреляя из винтовки, в которой уже не было патронов. Немецкий офицер приказал его похоронить: «Вот так надо служить Родине!»
Я командиру говорю: «А Томск тут при чем?» Он спросил, старый немец ответил. Прежде чем похоронить, они вынули у солдата из кармана завернутый в платочек треугольник, фотографию женщины с ребенком и красноармейскую книжку. Там было написано: «Уроженец города Томска». А когда красноармейца похоронили, офицер сказал: «Этих сибиряков мало убить, их надо закопать, только тогда они перестанут воевать».