Выдержал ли испытание временем ЕГЭ
В этом году исполняется 20 лет со времени введения в образовательную практику единого государственного экзамена (ЕГЭ). Этот способ объективации знаний выпускников школ из эксперимента стал доминирующим, но до сих пор остается самым полемичным из всех нововведений либеральной педагогической тусовки постсоветской России.
И в обществе, и в учительской среде до сих пор идут жаркие дебаты о его роли и месте, и, как мощный аргумент, итоги его инструментального и социального воздействия вряд ли можно назвать успешными. В последнее время все громче раздаются голоса о негативной роли ЕГЭ в судьбе российского образования. Есть ли у ЕГЭ будущее?
В погоне за миражами
Образование априори считается одним из консервативных элементов общества, и в этом положении, как нигде, отражается связь времен и поколений: как учили предыдущих, так учат последующих. Тогда не возникает понятийной пропасти между отцами и детьми. По-другому говоря, образование – это тот фундамент, с которым нельзя играть в революции. Иначе будут серьезные, непредсказуемые проблемы со зданием – перекосы и трещины. Образование может и должно приносить пользу, если развивается эволюционно, не спеша, и не отрицая предыдущего опыта. Если ставить далеко идущие цели, то можно «до основанья, а затем…».
Уже в 1980-х годах были видны попытки разрушения массовой советской школы, которая в том числе несла в себе принципы добротного дореволюционного образования. Группы педагогов и якобы педагогов, чаще всего из столицы, разъезжали по стране и с горящими глазами, на «птичьем языке» объясняли учителям, что учить в школе надо не так и не тому. С их «инновационной» руки выражение «традиционная школа» стало ругательным, а предметный урок – отстоем и вчерашним днем, а ЗУНы (знания, умения, навыки) – тормозом прекрасного прогресса. Зато позиция выбора предмета и учителя, субъект-субъектные отношения (это когда учитель и ученик не на разных сторонах баррикады, а в лучшем случае соратники по совместной деятельности), альтернативные программы и учебники – будущее школы. Именно тогда школа не столько будет давать знания, сколько «учить думать». Последнее утверждение, кстати, спорно: невозможно научить думать человека, если не давать ему пищи для ума.
Конечно же, кому не захочется учить детей с радостью и песней в душе, тем более когда в советской школе проблемы с процессами обучения и воспитания, конечно, были.
На этой трепетной волне ожидания нового, свежего ветра в паруса надежд как грибы стали появляться разного рода новаторы, которые предлагали свои изобретения по работе с детьми. Тяга к экспериментированию захлестнула учительство: биологи и историки, физики и математики стали массово выдумывать свои программы, дидактику, формы подачи материала. Правда, ничего, что нетехнологично, нетиражируемо и даже ненаучно, но это же новый способ! Имена самых продвинутых и упорных новаторов были у всех на слуху – Амонашвили, Щетинина, Шаталова… Правда, оказалось, что из всего этого сонма благоглупостей лишь опорные конспекты последнего как-то и чем-то влияли на универсальные процессы запоминания и воспроизведения материала. Но джинн из бутылки был выпущен: по городам и весям покатился бум обмена опытом. Не попробовать самодельной новизны – значит прослыть ретроградом и апологетом традиционной школы. Результаты сказались быстро, с идеологией выплеснули и ребенка: защищать Советский Союз никто не вышел. Зачем нам скорбные руины, впереди свобода духа!
От творца до потребителя
Появившиеся в начале 1990-х гимназии, лицеи, новаторские экспериментальные и частные школы отрывались на полную катушку. Твори не хочу! И нетленное: берите суверенитета столько, сколько унесете. И надо сказать, что большей частью новые подходы к образованию были поддержаны родителями и учениками. Размах новизны в программах, видах и формах обучения был таков, что даже либеральное министерство и органы управления образованием на местах, ранее сквозь пальцы смотревшие на всю эту феерию, сдали назад и стали постепенно зажимать вольницу. А то ведь в отсутствие единой политики вставал вопрос об их необходимости.
Сначала школы стали урезать в самодеятельности: сократили часы, внедрили базисный учебный план, создали полную кальку западных систем, урезали желания по вариативности, нагрузили отчетностью, образумили новым Законом об образовании. Но идеологию разрыва с советской школой не сменили.
В конце 1990-х у образования уже была новая идеология, которую сформулировали не педагоги и не общество, а те, кто у власти разграбил страну и наживал свои состояния: России нужны не Ломоносовы и Королевы, а квалифицированные потребители. А отсюда и формировался заказ на умеренное, стандартизированное образование. Учащиеся должны получить тот минимум, который позволит выйти на рынок труда, да и не только на российский, но и зарубежный. Именно так: не воспитывать человека, не помогать ему с формированием базиса для развитого мировоззрения, а создавать «продукт». И как же будет хорошо, если в Израиле или в США признают наш аттестат! Это в великой-то стране, где образование понималось как непрерывный жизненный процесс восхождения к постижению ОБРАЗА Бога.
Вот в такой атмосфере и экономических последствиях дефолта 1998 года рождался ЕГЭ. Такая форма полностью отвечала задаче стандартизации и желанию изо всех сил понравиться западным «партнерам».
Ниже плинтуса
Двадцать лет назад министром образования Филипповым был дан старт. Через многочисленные скандалы с родителями и школьниками, трения, утряски условий с высшей школой система была создана. Мощная, технологичная, дорогостоящая, по западным лекалам. ЕГЭ позволил снять ряд застарелых проблем, особенно объективной оценки знаний и затруднений попадания в столичные вузы из глухого села. Даже появился мем с модным названием «социальный лифт».
Но вместе с тем ЕГЭ породил ряд социальных феноменов, с которыми раньше не сталкивалась школа. Подчинив все школьное обучение технологии подготовки и сдачи экзамена, статус учителя как носителя знаний низвели до прислуги, подносящей снаряды. Так низко реноме учителя в России не падало никогда: любой родитель может ничтоже сумняшеся потребовать его наказания и увольнения, если чадо пожалуется. Сам же процесс обучения при переходе от полноценного экзамена к тестам сильно снизил развитие способностей к логике и формированию полного ответа. Следовательно, то, чем всегда гордилась российская школа: логические и мыслительные навыки, творческое и рациональное начало, – оказалось не у дел. И что же? По свежему исследованию ВЦИОМ 51% опрошенных считают, что за это время школьное образование ухудшилось. 44% считают, что среднее образование – именно среднее, а 28% определяют нынешнее образование как плохое. Да и в народе (без всяких социологий) после просмотра роликов о демонстрации молодежью вопиющей невежественности возникло обидное, но точное понятие: «жертвы ЕГЭ».
Далее раскол произошел в высшей школе. Часть вузов считает, что ЕГЭ альтернативы сейчас нет, и даже пандемия подтвердила: этот механизм будет востребован в качестве вступительных испытаний в университеты. Другая же часть вузов стала отказываться от ЕГЭ, постепенно вводя внутренние экзамены. Им надоело принимать стобалльников и прочих, которые на самом деле не знают ничего.
Перекосы, перекосы
Как ситуация повернется, еще непонятно, но тренд вырисовывается: ранее было четыре обязательных предмета, сейчас остался один. В следующем году вместо ЕГЭ по русскому языку выпускники будут сдавать сочинение или диктант (единый всероссийский диктант). Однако часть учителей считает, что никто единый государственный экзамен отменять не будет, потому что другой системной замены этой форме проверки знаний нет. А к старым формам объективации знаний (читай: живому экзамену) новые поколения учителей, сами прошедшие через ЕГЭ, не готовы.
Вот и Владимир Путин, как всегда взвешенно, считает, что система имеет ряд преимуществ, поскольку благодаря ЕГЭ увеличилось число поступающих подростков из глубинки в лучшие университеты России. Но, чтобы нивелировать справедливую критику, систему, единый экзамен надо продолжать модернизировать. В частности, в вузах применять смешанную систему.
Но есть одна уязвимость, схожая с межбюджетными отношениями Москвы и субъектов, когда все финансовые средства уходят в центр. Так же и классных выпускников из регионов ничего не держит в родном месте, их как насосом завлекают в центр, а местные вузы остаются на безрыбье. Им-то как развивать свои технологии, свою науку? Хорошо ли это для таких крупных образовательных центров, как Томск? Ответ очевиден. Ладно бы, выучившись в Москве, студенты возвращались бы назад. Нет, этого почти не случается. Путь зачастую только на Запад.
Опять же вопрос: до каких пределов модернизировать, если ракета не летает? Недавно на заседании Совета Федерации спикер Валентина Матвиенко отчитала главу Минпроса Сергея Кравцова. За то, что в министерстве нет системного понимания целей нацпроекта «Образование»! Ни больше ни меньше. Более того, в упрек министру было поставлено увлечение международными оценками качества нашего образования, как будто у нас нет своих возможностей увидеть свои проблемы и достижения.
Чужие ценности в российском образовании в бесконечной череде сменяющих друг друга министров чудно пригрелись. В результате реформаций вот уже два-три десятка лет выученные умы утекают за границу, принося другим странам блага и процветание. А еще часть, прошедшая через трансформации усредненного ЕГЭ, сегодня кричит на митингах «Мы здесь власть!», «Перемен!». Удивительно, да? А по мне так нет.
Надежда Рябова,
учитель русского языка и литературы:
– Думаю, что о ЕГЭ и сейчас дать однозначную оценку непросто. С одной стороны, некоторым сельским ребятам ЕГЭ дал шанс получить необходимый минимум для оценки в аттестате. В советское время написать сочинение представляло для них серьезную проблему, а с появлением ЕГЭ можно набрать минимальный балл с небольшим запасом теоретических знаний и, что греха таить, благодаря везению. Нельзя забыть и социальный момент: дети из бедных или многодетных семей не могут заплатить за услуги репетиторов и ездить в город на занятия, а потому рассчитывают только на себя. Для них ЕГЭ стал достойным выходом. Напротив, для других ребят, успевающих, творческих, эта форма, конечно, ограничила их возможности выразить себя, раскрыть потенциал. Потому, вероятно, лучшее предложение для образования, если ЕГЭ будет лишь вариантом выбора экзаменационного испытания. Хотите сдать экзамен в форме ЕГЭ? Пожалуйста! Хотите комиссии – милости просим. Вполне возможна и смешанная форма. Вот тогда выпускной экзамен позволит учесть интересы всех, да и качество знаний будет другим, если психологически ЕГЭ не будет этаким дамокловым мечом.
Сергей Лихачев,
учитель истории:
– Для многих учителей истории ЕГЭ не является главной целью школьного исторического образования. Вопрос, нужен такой экзамен или не нужен, примерно из той же серии – точная ли наука история или нет. В целом данная форма экзамена жизнеспособна, активного неприятия в учительской среде нет, молодые учителя воспринимают ЕГЭ как данность, экзамен постоянно развивается и по форме, и по содержанию.
Для знания истории заучивать и зазубривать не суть. Главное – понимание смысла исторических процессов в их событийной логике. Отношение неоднозначное из-за консерватизма и непроработанности самой идеи экзамена. Проблему повышения интереса к истории с помощью ЕГЭ не решишь. Наша молодежь действительно плохо знает историю, а при отсутствии знания истории своей страны откуда взяться патриотическому чувству? Необходимо серьезно менять саму программу преподавания истории в российских школах. Дальнейшее развитие ЕГЭ вижу в системных изменениях, а не в сиюминутных, продиктованных обстоятельствами решениями.
Автор: Анатолий Алексеев
Звонок от классного руководителя сына Кирилла удивил Ярославу Федосину: ей предложили пройти пробный ЕГЭ по русскому языку. «Посмотреть на ЕГЭ изнутри – идея интересная», решила мама выпускника.
