Представлять томичам профессора Байтингера излишне: имя на слуху, профессиональные достижения и гражданская позиция известны. Но в эти дни созданному и руководимому им Институту микрохирургии исполняется ровно 20 лет. Редакция «ТН» решила, что круглая дата – хороший повод пригласить Владимира Федоровича в гости и поговорить о предстоящем событии. Разговор, разумеется, выплеснулся далеко за рамки заданной темы.

Амбиции

– Владимир Федорович, если посмотреть со стороны на вашу карьеру, можно подумать, что вам все дается легко и просто: с первого раза без всякой протекции поступили в Томский медицинский институт, быстро защитили кандидатскую (в Новосибирске) и докторскую (в Москве) диссертации, реанимировали клинический статус кафедры оперативной хирургии СибГМУ и возглавили ее, создали первый и до сих пор единственный в РФ НИИ микрохирургии, стали заслуженным врачом и отличником здравоохранения, вошли в топ-500 лучших микрохирургов мира. Благодаря чему вам удалось всего этого добиться: везению, настырному характеру, воспитанию?

– Не секрет, что я достаточно амбициозный человек. Но я никогда ничего не делаю спонтанно. Любую идею долго продумываю, просчитываю. Такого, чтобы вчера задумал, а сегодня выстрелило, у меня не бывает. Всё через труд, усилия, преодоление препятствий. Если говорить о самом дорогом для меня проекте – Институте микрохирургии, то он тоже возник не на пустом месте. Вернувшись из Москвы в Томск (после защиты докторской диссертации во Втором Московском медуниверситете мне в Первом Московском предложили заведование кафедрой, но по приглашению ректора СибГМУ профессора Михаила Медведева я возвратился в Томск. Вернулся, правда, с хорошим багажом – сыном), я обнаружил, что моя родная кафедра оперативной хирургии находится в плачевном состоянии. Это было обусловлено как объективной ситуацией (страна разваливалась, всем было не до образования), так и субъективными моментами. Исторически так складывалось, что руководителями хирургических кафедр всегда были врачи. В частности, нашу кафедру изначально возглавлял выдающийся хирург профессор Эдуард Салищев. А в 1930 году медицинский факультет вышел из состава Томского госуниверситета, стал самостоятельным институтом. На кафедре оперативной хирургии к власти пришли анатомы. Они терзали кафедру 64 года. Это была катастрофа. Они учили хирургическим навыкам, не будучи врачами (хирургами). В 1990-е появился шанс вернуть исходную ситуацию, которая была до 1930-го. Игорь Кирпатовский (Москва), известный советский трансплантолог, тогда сказал мне: «Бери все в свои руки, никто не помешает. Все разваливается, а ты будешь создавать». Я сразу убил двух зайцев: восстановил клинический статус кафедры и создал в Томске новое клиническое направление – микрохирургию. Ну а аппетит, как известно, приходит во время еды: появилась идея создать профильный институт, что я вместе с единомышленниками и сделал.

Приоритеты

– За 20 лет существования у института появились конкуренты?

– Я думаю, он как был один в России, так еще долго останется единственным.

– Почему?

– Потому что этот проект пока не востребован в полной мере государством. У государства сегодня другие приоритеты. В здравоохранении это прежде всего демография. Чтобы увеличить численность населения страны, нужно повысить рождаемость и снизить смертность от онкологических и сердечно-сосудистых заболеваний. Такие шаги постепенно делаются, и это хорошо. Но надо позаботиться и о тех людях, которые получили травмы кисти, дефекты костей, суставов в связи с болезнью, ДТП, производственной травмой и которые стали инвалидами, потому что им своевременно не оказали квалифицированную помощь в полном объеме. А ведь есть технологии, которые могут вернуть им нормальное состояние. Если бы нам дали такую возможность, мы бы значительно уменьшили инвалидность. Такую возможность дает реконструктивная микрохирургия!

– Вы публично где-нибудь заявляли о таких возможностях?

– Конечно. В частности, выступал перед депутатами комиссии по здравоохранению Федерального собрания, рассказывал им о том, что есть технологии, которые в ряде случаев (перечень большой) либо предотвращают инвалидизацию, либо снимают человека с инвалидности. Вся законодательная база, касающаяся инвалидов, направлена сегодня на поддержание их социального статуса. Мы, например, оперируем детей с расщелинами нёба, полностью их восстанавливаем. Тем не менее бывают случаи, когда мать такого ребенка приходит ко мне и просит: «Подпишите, профессор, бумаги о продлении инвалидности». – «У вас же ребенок полностью здоров!» – «Но я потеряю эту льготу и эту…»

Конфликт

– Не так давно была, Владимир Федорович, какая-то неприятная история со смещением вас с поста заведующего кафедрой оперативной хирургии. Не посвятите в детали?

– Меня никто не смещал. Я сам ушел, поскольку много лет высказывал бывшему ректору несогласие по отношению к приоритетам деятельности университета. Считал и считаю, что главный приоритет учебного медицинского вуза – образовательный процесс. Не секрет, что по всей стране снижается качество подготовки врачей. Наука – это тоже важно, но СибГМУ (акцентирую!) не НИИ, а учебный вуз.

– Не сошлись в позициях Байтингер и Новицкий?

– Да. Дело в том, что я не люблю профанаций. Для меня учебный процесс – это святое. Я и мои коллеги обучали студентов, руководствуясь принципом «Мы готовим специалистов, которым можем доверить собственное здоровье». Пройдет некоторое время, и мы будем вынуждены прийти к ним на прием уже как пациенты. И помощь мы получим ровно такую, которой мы их научили. Но в университете на протяжении последних лет не было должной поддержки учебного процесса. Я устал от этого и сказал все, что думал. Моя критика не понравилась. И мы расстались. Сейчас во главе университета настоящий врач, и я надеюсь, что понимания примата учебного процесса будет гораздо больше.

Сравнение

– В истории с кафедрой вы оказались в ситуации «свой среди чужих»?

– Нет. Я всегда среди своих. Я работаю в соответствующей среде. Просто у меня было очень много обязанностей и по кафедре, и по институту. Сейчас я занят полностью клиникой и институтом. Это моя среда. Это мои дети. Студенты из научного кружка медуниверситета перешли ко мне, потому что знают, что могут здесь многому научиться и получить хорошие навыки. Их 12 человек. Они организовали при Институте микрохирургии студенческий клуб. Мы вместе с ними съездили в Крым на конференцию, которую проводил Симферопольский медицинский университет, через две недели после того, как там прошел референдум о выходе из состава Украины и возвращении в «родную гавань». Томские студенты увидели, что такое здравоохранение на Украине, и сравнили его с российским. Мы уже лет десять не знаем, что такое кипятить шприцы. А там такая ситуация, как у нас в 1990-е. Когда я читал лекцию симферопольским студентам, зал на 300 мест был переполнен, слушали даже из коридора и говорили: «Это невозможно!» Они сильно отстали. Все познается в сравнении. Нам кажется, что в Томске это плохо, то плохо. Приезжаешь в Крым и понимаешь: у нас очень даже хорошо!

– А если сравнить нас с развитыми странами?

– С какими, например?

– С Японией, Германией, Австралией.

– На днях ко мне обратились из СибГМУ с просьбой помочь организовать поездку наших студентов на практику в европейские страны. Я говорю: «А зачем?» Отвечают: «Это же интересно!» На мой взгляд, абсолютно ничего интересного. Там учиться невозможно, хотя есть чему. Тот регламент, который там существует, не позволяет студентам-медикам работать с пациентами, тем более делать какие-то манипуляции. Встать рядом с хирургом и ассистировать у операционного стола – это нонсенс. Когда немецкие врачи заканчивают обучение, они не могут приступить к лечебной деятельности. Нужна многолетняя резидентура по выбранной специальности. Они уезжают, например, в ЮАР на два-три года, чтобы получить практические навыки. Просто съездить, посмотреть другую страну, наверное, интересно, но учиться – увы. Лучшего медицинского образования, чем в России, вы нигде не найдете. Я много где побывал и говорю это со знанием дела. За шесть-семь лет у нас готовят хорошего врача. Нигде больше такого нет. Там смотришь: уже лысый, а все никак сертификат на лечебную деятельность получить не может. Ему за 30, а его к работе не допускают. Наши выпускники к этому возрасту уже матерые специалисты, а у него все еще нет разрешения. И потом, там совсем другая система. Вот у нас есть врач, есть медицинская сестра. У них медсестра называется «по уходу». Подушечку взбить, антисептиком попу протереть, еду подать, постель перестелить – это медсестра может. И все! А наша? Анализы возьмет, систему поставит, массаж выполнит, на операции врачу проассистирует. Не зря за нашими медсестрами охотится весь мир, особенно Канада. Я наших медсестер называю не мед, а мёдсестрами. Это такое богатство России, которое по достоинству не оценивается. А немецкий врач? Утром приходит, сам берет у пациента анализы, делает ЭКГ, эндоскопию, после обеда занимается своими делами. При этом у них очень высокая зарплата.

– Но у них же есть помощники врача.

– Если бы я согласился работать в Германии, когда меня приглашали, я, доктор наук, профессор, был бы там помощником врача. Кто такой помощник врача? Человек, который должен за определенный промежуток времени подготовиться к сдаче профессиональных экзаменов на немецком языке (мальчик на побегушках без права врачевания).

День рождения

– Кого, Владимир Федорович, ждете на празднование 20-летия института? Какие мероприятия запланировали?

– Когда мы отмечали 15-летие НИИ, сделали ставку на количество гостей. Тогда у нас были представители 12 стран. Они повстречались с губернатором, посетовали, что такой институт в Томске власть финансово не поддерживает, почитали лекции студентам, что было интересно и полезно, но в смысле реальной помощи институту и жителям Томска – слабый выхлоп. Приезжал номинант Нобелевской премии Вэйн Моррисон, который занимается тканевой инженерией, он первым в мире вырастил сердце мыши. У нас он читал лекцию в биокорпусе, ребята сидели на полу, на подоконниках, но присутствовала только молодежь. Я переводил лекцию профессора Исао Кошима, выдающегося микрохирурга из Японии, и снова его слушала в основном молодежь. Сейчас мы кардинально изменили подход. Только одну лекцию организуем в

СибГМУ – «Современное состояние и перспективы микрохирургии», прочитает ее Кошима. А с остальными иностранными коллегами два дня будем работать за операционным столом. У нас есть свои наработки, у них свои, будем обмениваться опытом, сводить воедино изюминки каждого.

Перед 20-летием мои ребята съездили к этим людям, постажировались у них. Например, у Масиа (Испания), виртуоза по выполнению пластических операций после удаления молочной железы (из груди пятого размера он недавно сделал две второго размера, да такие, что все коллеги ахнули от восторга). Он лучший пластический хирург Европы. Я хорошо знаю Александра Жоржеску (Румыния) – лучшего в мире кистевого хирурга. Мы ему подобрали ребенка с тяжелейшим пороком кисти. Кошиме я только отправил приглашение, как он тут же ответил: приготовь то-то и то-то, мы вместе сделаем. Он настолько уникальный микрохирург, что специально для него по распоряжению правительства Японии был разработан и налажен выпуск операционного 3D-микроскопа и специального микрохирургического инструментария для операций на сосудах диаметром от 400 микрон!

– Вы тоже далеко не последний человек в профессиональном сообществе. Иначе с какой стати знаменитости поехали бы в Сибирь?

– Когда проголосовали за мое включение в топ-500, мне было приятно. У нас в Томске много хороших врачей. Но надо еще уметь показать свою работу, знать языки, выезжать на международные симпозиумы, выступать с докладами, общаться с коллегами. За рубежом Томск не знают. А вот микрохирурги знают, что есть такая географическая точка в Сибири, где существует Институт микрохирургии. Значит, мы в каком-то смысле послы Томска в мире. Город ведь делают люди.

Сын

– Один из ваших коллег-хирургов с грустью заметил о своем сыне, студенте-медике: «Кажется, хирургической династии не получится». Он имел в виду снижение интереса к хирургии у будущих медиков. Пример вашей семьи опровергает подобную тенденцию. Пришлось давить на сына, чтобы он пошел по вашим стопам?

– Мой сын первый раз поехал со мной на конгресс по микрохирургии еще школьником. Он с детства находился в окружении врачей и слушал разговоры о хирургии. Так сложилось, что он сразу же увидел перспективу именно в реконструктивной микрохирургии. Лет пять назад в Японии он встретился с одним из лучших микрохирургов Юго-Восточной Азии Фу Чан Вэем, сфотографировался с ним и попросил у него одну его научную статью, стажировался в Бразилии, вернулся оттуда ошалевший от осознания новых колоссальных возможностей микрохирургии плечевого нервного сплетения и микрохирургии спинного мозга, которые в нашей стране не используются. То есть он изначально видит перспективы, горизонты.

– Он уже самостоятельно оперирует?

– Андрей сейчас у меня интерн. Присутствует на операциях в качестве первого ассистента.

Корни

– Пару лет назад вышла ваша книга «Судьба». Чем продиктован интерес к историческим корням?

– Чем старше человек становится, тем больше ему хочется знать свои корни. Исторически так сложилось, что меня воспитывали с сознанием того, что я человек второго сорта. Репрессированным это запрещено, то запрещено. Я не хотел быть человеком второго сорта. Всегда противился этому. Со школьных лет собирал материал: кто, когда, куда переселился. Выяснил, что мои предки были хилиастами, которые верили в конец света. Чтобы спастись, надо было из Европы (Баварии, Баден-Вюртемберга) перебраться поближе к горе Арарат. Так они в 1817 году оказались в Закавказье, в Северном Азербайджане, трудом и потом верно служили новой родине. В годы мировых войн и особенно до и во время Второй мировой войны советские немцы (только они были репрессированы по национальному признаку) хлебнули горя по полной программе. Изучив многие документы, я загордился своими предками. Моя мама – внучка георгиевского кавалера Карла Кляйна, участника Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. В рядах Красной армии в годы Великой Отечественной войны воевали всего 33 516 солдат и офицеров немецкой национальности – граждан СССР, не репрессированных и не высланных в Казахстан и Сибирь, 11 из них стали Героями Советского Сою-за. Это один из самых высоких показателей среди всех народов СССР. Среди защитников Брестской крепости было много солдат и офицеров немецкой национальности, призванных в армию из Саратова и Энгельса. Долгие годы этот факт замалчивался.

– Нет ли чувства досады от того, что в силу объективных причин родиной стала Россия, а не Германия, где судьба могла сложиться по-другому?

– Где родился, там и пригодился. В Германии живут многие мои родственники. Когда я приезжаю туда, меня хватает ненадолго. Я смотрю на граждан Германии, и у меня в голове сразу всплывают миниатюры Задорнова. Там совершенно другие правила игры, другое законодательство, другие люди, другой менталитет. Вот мы осуждаем, когда друг на друга стучат. А у них это поощряется. Ага, приехал сосед на новом автомобиле, а ведь он нигде не работает, надо сообщить в налоговую полицию. И сообщают… Какая досада? Да никакой досады. Россия – моя Родина, Томск – любимый город, где я встретил Галю, студентку филфака ТГУ, влюбился, мы уже больше 40 лет вместе. Здесь мои друзья еще со студенческих, стройотрядовских лет.

Санкции

– Как, Владимир Федорович, думаете, нынешние санкции против России сильно скажутся на нашем здравоохранении?

– Конечно, неприятно, что США и многие европейские страны, и даже Косово ополчились против нас. Но, с другой стороны, это повод задуматься о собственных возможностях. На днях мы получили с московского завода операционную лампу. Когда я ее увидел, захотелось крикнуть: «Вау! Фантастика!» Я такие видел в Германии, но там они стоят примерно 10 тыс. евро. А это наша, очень качественная и в четыре раза дешевле! Значит, можем, если захотим. В вопросах медицины в последнее время мы серьезно выросли. У нас очень талантливые врачи, надо только не гнобить их, а дать возможность нормально работать.

Перспективы

– Отпразднуете, Владимир Федорович, юбилей института. А что дальше?

– Есть такой крупный хирург в Краснодаре, который мне говорит: «Я тебя куплю. И твою клинику тоже». Сейчас действительно наступает момент, когда мне самому важно понять: что дальше? Вот сейчас отведем 20-летие. Мы хотим, чтобы в имиджевом плане Томск прозвучал широко и громко, как прозвучал с Ассоциацией азиатских городов или Тройной спиралью. Да, сегодня у нас клиника европейского уровня с хорошими достижениями. Но вот уже 20 лет мы находимся на квартире в ОКБ, когда-то это должно закончиться. Пора определяться. Мы надеемся, что Институт микрохирургии Томску нужен. Последний разговор с нашим губернатором Сергеем Жвачкиным внушил мне большой оптимизм по поводу нашего прекрасного будущего в родном городе.

 Месяц назад получил письмо  из Саратова. Пишет парень, что ему пилой отрезало пальцы на руке и якобы они хранятся в районной больнице в холодильнике. Спрашивает, можно ли приехать к нам и пришить эти пальцы. Я отвечаю, что пальцы живут при определенных условиях консервации не более 24 часов в зависимости от того, есть на них мышцы или нет. Раньше была санпросветработа, и люди знали такие вещи. Сейчас, к сожалению, все санпросвещаются на рекламных роликах.

1969 год. Приехал в Томск на поезде Андижан – Томск. Ехал трое суток. В Тайге переоделся в белоснежную нейлоновую рубашку. Вдруг поезд дернулся, оказывается, тепловоз отцепили, а паровоз прицепили. Я высунулся в окно вагона, паровоз – пых! – и моя белая рубашка стала черной. Ужасно расстроился, надел старую одежду. Выхожу на станции Томск-1, ко мне подбегают какие-то ребята: «Ты абитуриент?» – «Нет, я не абитуриент, я поступать приехал!» Они меня хватают, везут на каком-то автобусе. Смотрю: ба, да это главный корпус ТПИ. Вещи забрали, завели в столовую. Дали первое, второе, компот. Я поел – сытый, довольный. «А теперь пошли в приемную комиссию». – «Да я не хочу к вам поступать!» Забрал свои вещи и, как ослик Иа, потащился в мединститут. Мне до сих пор стыдно за то, что я объел политех.