Завтра в Томском театре драмы состоится долгожданная премьера «Поминальной молитвы». Спустя шесть лет спектакль-долгожитель возвращается на сцену. Накануне премьеры гостем «ТН» стал режиссер Олег Пермяков. В беседе с журналистами Олег Рэмович рассказал о том, как выглядит Томск на театральной карте страны, что он думает по поводу скандала вокруг Кирилла Серебренникова и согласен ли с мнением, что режиссер должен быть вне политики.

«Где вы видите страдающих людей?»

– Олег Рэмович, вы не были в Томске 20 лет. С какими чувствами вернулись в город, который был для вас когда-то родным?

– Прилетев в Томск, я в первый же день отправился в театр. От улицы Алтайской, где меня поселили, добирался пешком. Неторопливо, по сантиметру изучая, как изменился город, и погружаясь в его атмосферу. Глядя на меня, прохожие, наверное, думали: «Дурак, что ли? Идет один, улыбается». А мне было хорошо от встречи с городом, где со мной происходило столько интересного. К сожалению, уже нет в живых моих друзей Олега Афанасьева и Ромы Виндермана. Раньше отрезок от кинотеатра им. Горького до драмтеатра мы проходили вместе. Иногда задерживались в сквере возле ТЮЗа. Завидев нашу троицу на лавочке, актеры обходили его кругами (улыбается).

– Два десятка лет «Поминальная молитва» собирала полные залы. В чем секрет этой истории? Она не оставляет равнодушными зрителей всех поколений.

– Двадцать лет – это действительно большой срок для спектакля. Живя и работая в других городах, я с удивлением узнавал, что томская «Поминальная молитва» отмечает десятилетие, пятнадцатилетие, а вот уже ей и третий десяток пошел. Приглашение восстановить спектакль я принял с радостью. Потому что очень люблю Томск, томский театр и томскую публику.

Эта история всегда имеет успех у зрителей независимо от того, в каком городе и в каком театре идет спектакль. Пьеса написана блистательным драматургом Григорием Гориным. Рассказывать о его литературном таланте будет лишним. Достаточно напомнить, что он автор сценариев всеми любимых фильмов «Тот самый Мюнхгаузен», «Формула любви», «О бедном гусаре замолвите слово».

История, рассказанная в «Поминальной молитве», не стала исключением. В ней много глубины, юмора, житейской мудрости. И посыл у нее правильный: какие бы трудности и испытания ни встречались в жизни, их нужно проходить достойно.

Особенная атмосфера создается по обе стороны рампы. Занятые в «Поминальной молитве» артисты рассказали мне потрясающую историю. Когда однажды заболел один из исполнителей, был сделан срочный ввод. Актер, временно его заменивший, в «Поминальной молитве» ранее не играл. Это был чужой для него спектакль. Да и не очень-то актеры любят вводы – всегда сложно встраивать себя в уже придуманную и сыгранную историю. Но, когда заболевший коллега вернулся в строй, тот артист признался: «Я готов играть в этом спектакле любую роль, лишь бы в нем участвовать». Такой мощный заряд интереса к жизни, партнерам, пространству сцены сложился внутри «Поминальной молитвы».

Вместе с телегой-декорацией в «Поминальной молитве» возникает тема переезда с одного насиженного места на другое. Мне она близка. Почти каждый актер (и уж тем более режиссер) десятки раз собирал контейнер и перебирался на новое место жительства. Но однажды неизбежно захочется, чтобы в твоей жизни больше не наступал момент, когда придется погрузиться и снова куда-то уезжать.

– У вас нет ощущения, что сегодня многие из нас, в отличие от героев «Поминальной молитвы», разучились бороться с трудностями и радоваться жизни, несмотря ни на что? Сейчас кого ни послушаешь, все живут скверно, у всех все плохо…

– Сложный вопрос. Мы все время слышим о том, какая тяжелая нынче жизнь. Но, скажите, часто вы встречаете страдающих людей на улицах, в магазинах, в аэропортах, в театрах? Вот и я тоже такого не припомню. Другое дело, что в каждом из нас поселилось убеждение: жизнь – это преодоление препятствий.

Умеем ли мы бороться с трудностями… У каждого без исключения человека возникали в жизни обстоятельства, которые он считал сложными и непреодолимыми. Тем не менее брал себя в руки и преодолевал их. Делал это, сохраняя чувство собственного достоинства. Не показухи ради – для себя самого.

Сегодня постоянно звучат слова: трудность, проблема, напряженность… Услышав их, сразу хочется спросить себя и всех нас: а когда легко-то было? Когда 30 лет назад накануне развала СССР мы ожидали, что вот-вот должно произойти что-то значимое и непременно хорошее, потому пока можно кое-какие неудобства и потерпеть? Или в первые годы после того, как Союз распался, а жизнь что-то не стала легче? В те времена были свои проблемы, сегодня свои проблемы. И ничего, живем. Я, кстати, рад, что в 1991 году все сложилось так, как сложилось, и государство отпустило человека в свободное плавание.

Лещ ни при чем

– Можно ли запрограммировать спектакль на успех?

– Нет, это исключено. Создавая спектакль, мы всегда рассчитываем на успех. Много репетируем, размышляем, спорим. Нам кажется: мы создаем что-то интересное, яркое, значимое. А потом приходит зритель, и оказывается, что история их не трогает. Такое случается. Я не люблю разговоры из серии «публика не поняла наш замысел». Зритель всегда прав. Если ему неинтересно на твоем спектакле, значит, ты где-то ошибся. Рассказанная на сцене история цепляет зрителей, когда режиссер слышит сегодняшний день, понимает, что происходит с обществом и с ним самим. Тогда спектакль приобретает современное звучание.

– К разговору о зрителе, который всегда прав… Нередко приходится слышать от ваших коллег: сегодня Томск не тот театральный город, каким был прежде.

– Не слушайте их – брюзжат. Я часто провожу вечера в зрительном зале, смотрю спектакли коллег-режиссеров. Естественно, наблюдаю и за публикой. Интеллигентность лиц необыкновенная! Томская публика меня восхищает. Не в каждом городе встречаешь таких тонких, думающих и чувствующих зрителей. Особенно сильно ощущаешь эту разницу, побывав в средней полосе России. Поверьте, я сейчас не кидаю леща.

В спектакле должны быть современные эффектные декорации. Время того требует. Сегодня у зрителей огромное информационное поле. Все хотят, чтобы им «сделали красиво». Нас окружают зрелищная реклама, нарядные вещи, ухоженные городские пространства. И театр должен эту планку держать.

– Актеры театра драмы вас тоже радуют?

– Вернувшись в Томск, я увидел совершенно другую труппу. За исключением нескольких представителей старшего поколения, с кем я работал, будучи главным режиссером. Они мне дороги. С большой радостью вновь встретился с Валентиной Бекетовой, Людмилой Попывановой, Ольгой Мальцевой. Очень люблю этих потрясающих артисток, они – настоящее украшение труппы. В премьере играть Голду по-прежнему будет Валентина Алексеевна. Я видел «Поминальную молитву» в разных городах и могу с уверенностью сказать: ее Голда – самая точная и пронзительная.

Новая актерская плеяда произвела не менее приятное впечатление. Встреча с мастером такого уровня, как заслуженный артист России Евгений Казаков, для любого режиссера большая удача. В нашем спектакле он играет Тевье-молочника. Роль сложная, объемная. И Евгений Васильевич очень интересно репетирует, подробно и тщательно создает образ.

Я обожаю актеров, работающих в Томске. Среди них немало моих учеников: Елена Дзюба, Владислав Хрусталев, Олеся Казанцева, Юрий Орлов, Жанна Морозова. Так что в Томске я «наследил».

Азартно и с большой отдачей работают молодые актеры. Для меня важно, что на репетициях мы увлекаем друг друга. Вместе придумываем, как наполнить спектакль современным звучанием. «Поминальная молитва» образца 2017 года будет отличаться от прежнего спектакля. Безусловно, какие-то мизансцены и ключевые смысловые моменты останутся. Но каждый новый артист создает новое пространство в спектакле. Мне нравится, как работают актрисы, играющие дочерей Тевье-молочника: Татьяна Темная, Екатерина Мельдер, Елизавета Хрусталева, Наталья Абрамова, Дарья Омельченко. Распределение ролей я делал, посмотрев постановки текущего репертуара. На каждой репетиции убеждаюсь, что не ошибся. Те же самые комплименты готов повторить в адрес молодых исполнителей главных мужских ролей – Ивана Лабутина, Данилы Дейкуна, Владислава Хрусталева.

Когда бабушка и профессор согласны

– Театр – это элитарное искусство?

– Напротив. Театр – самый демократичный из всех видов искусств. Если идешь на балет или оперу, нужно быть чуть более подготовленным. Хотя есть либретто: прочитав его, без труда поймешь, что происходит на сцене. Драматический театр более доступен. Он и зарождался для широкой публики. Зрителями шекспировского «Глобуса» были ремесленники, рабочие, девушки легкого поведения (те особенно любили театр). Они стояли, топтали глину, радовались и с удовольствием смотрели спектакль «Гамлет». Шло время. «Гамлет» оброс новыми философскими смыслами, автор стал менее понятен для современного зрителя в своих формулах и метафорах. Но это не значит, что театр элитарен. Скажу больше: драматическое искусство должно быть демократичным. Мне в этом смысле близка формула режиссера Роберта Стуруа – спектакль должен быть настолько демократичным, чтобы он был понятен и моей бабушке, и профессору с невероятно организованным мышлением.

– Вы понимаете тех, кто приходит сегодня в зрительный зал? Зачем они идут в театр?

– Зритель зрителю рознь. Сегодня сам поход в театр – уже своеобразная акция. Войти в пространство под названием «театр», начиная свой путь с нарядного фойе, гардероба, буфета, чтобы тебе рассказали какую-то историю. И тут мы плавно возвращаемся к нашему предыдущему разговору. Режиссер может сколько угодно прикрываться словами про «искусство высокого порядка». Но, если формула спектакля трудносчитываемая, зритель, при всей своей интеллигентности, скажет: «То, что происходит на сцене, очень интересно. Но я ничего не понял». И больше в этот театр не придет.

В театральном мире есть формула «Развлекая, поучай. Поучая, развлекай». Научить чему-то театр может. Только не нужно забывать, что в зрительном зале сидят взрослые умные люди. Зачем же мы им будем рассказывать про то, что такое хорошо и что такое плохо? Они и сами знают это не хуже нас на своем жизненном опыте.

– Вам довелось работать в разных уголках страны. Если попытаться составить своеобразный золотой театральный маршрут, какие нестоличные города России могут удивить труппой, традициями?

– Мы в театральном мире прекрасно знаем эти города. Там всегда была сильная труппа, но с режиссерами ситуация складывалась в разное время по-разному. Под номером один в этом списке Самара, Саратов, Омск, Томск, Красноярск, Новосибирск. Отдельного внимания заслуживает Минусинск. Маленький город, его жители не знают, что такое поездка на трамвае. Но потрясающе талантливый режиссер Алексей Песегов создал там сильный театр, занявший достойное место на театральной карте страны. Еще я бы включил в маршрут Владивосток с Приморским краевым драматическим театром имени Горького, им уже более 30 лет руководит Ефим Звеняцкий. Можно по-разному относиться к тому, что он делает, соглашаться с ним или не соглашаться. Но театр живет яркой, насыщенной, интересной творческой жизнью. И это важно.

Поспорят, пошумят и разойдутся

– Вы много общаетесь с театральной молодежью. Что можете сказать о современном поколении начинающих актеров?

– Они неплохие ребята. Когда тебе переваливает за 60, все происходящее с тобой и вокруг тебя в молодости начинаешь оберегать, считая, что это было здорово и единственно правильно. Легко скатиться до того, чтобы с упреком смотреть на новую молодежь, которая хотела бы получать большую зарплату, приезжать на репетицию на собственном автомобиле, спокойно водить ребенка в детский сад. Но ведь это абсолютно справедливые желания! Я помню, как в 1990-е годы дети актеров бегали во время репетиции за кулисами, просто потому что их было некуда деть.

Если режиссер не любит артистов, хороший спектакль никогда не получится. Актерская профессия сложная и жестокая. Нужно уметь прощать им все: разгильдяйство, лень, бесконечные опоздания на репетиции. А если это тебя раздражает, будь добр организовать процесс так, чтобы у людей даже мысли не возникало о том, что можно так себя вести.

Вреднее ли нынешнее поколение, нежели были мы? Да. Нас по-другому воспитывали, мы многого побаивались и потому чувствовали ответственность. «Пермяков, завтра вас вызывают в райком!» Первая мысль: что-то ты сделал не так, теперь жизнь и карьера закончились… А в райкоме тебе сообщают: «Товарищ Пермяков, мы ценим ваши старания и доверяем вам такую-то постановку» (улыбается). Сама перспектива похода в райком или, что еще хуже, в комитет госбезопасности вызывала трепет. Нынешняя молодежь – хоть на прием к президенту ее пригласи – трепетать не будет. И, наверное, правильно. Кому нужна эта ограничивающая боязнь всего и вся?

– Вас вызывали в комитет госбезопасности?

– Было дело. Я имел неосторожность сходить в гости к американскому послу. Даже не в посольство – в пентхаус за Арбатом, где он проживал. До кучи выяснилось, что моя знакомая по счастливой случайности достала билет на фильм «Тутси», в котором великий актер Дастин Хоффман продемонстрировал выдающееся дарование, перевоплощаясь в женщину. Волновался ли я, получив это «приглашение»? Неприятно, что скрывать. Я был готов к тому, что меня попросят бросить институт на четвертом курсе и уехать из Москвы. К счастью, сотрудники госбезопасности во всем разобрались. Обошлось. Но слежка за мной шла еще восемь лет. Переезжая в новый город, через какое-то время я замечал – за мной по пятам ходит товарищ, в чьих намерениях сомнений не возникало. У меня были приятели, которые ставили Солженицына, читали Набокова. Их вызывали в КГБ, чтобы они не подрывали сознание подрастающего поколения. Вот это было серьезно. А я там оказался случайным гостем.

– Вы согласны с убеждением некоторых ваших коллег о том, что художник должен быть вне политики?

– Не согласен. Важно не то, высказываешь ты свою политическую точку зрения или нет, а повлияет ли она на что-то. Раньше КГБ пристально следил за тем, о чем ты думаешь. А если у тебя нет политической позиции, ты вроде бы как и не художник… Режиссер может открыто высказываться или держать свое мнение при себе – это его право. Но он обязан чувствовать ответственность за то, какие идеи несет он со сцены через свои спектакли.

– Что думаете по поводу скандала вокруг Кирилла Серебренникова?

– Правильно нужно оформлять документы, касающиеся финансово-экономической деятельности театра. Даже если субсидии пошли на развитие театра, зарплату артистам, гонорары художникам, но оформлены неверно или с нарушением закона, естественно, возникнут вопросы о том, куда израсходованы эти средства.

Кирилл Серебренников, несомненно, одареннейший режиссер не только России, но и Европы. Если не сказать – мира. Его эстетику лично я не разделяю. Но буквально позавчера увидел по телевизору мхатовских «Мещан» в постановке Серебренникова и был впечатлен тем, как талантливо сделан спектакль. Повторюсь, его творческие поиски, связанные с обнажением фигуры, заменой персонажей, когда женщин играют мужчины, на любителя. Я на эти «изыски» пожимаю плечами: хочется ему так – имеет право. И я не согласен с теми, кто кричит: «Государство ущемляет режиссера Серебренникова!» Никто ему не собирался таким образом рот затыкать. Документы нужно было оформлять правильно. А теперь нужно доказать, что средства использованы по назначению. Все-таки мало какому театру в России выделяются правительственные субсидии в общей сложности на миллиард рублей. Чем все дело закончится? Думаю, ничем. Помните, как Фамусов говорил: поспорят, пошумят и разойдутся.

Воланд у каждого свой

– Однажды вы признались, что мечтаете поработать с «Мастером и Маргаритой» или «Дьяволиадой» Булгакова. Не боитесь мистики, связанной с автором?

– Мистических страхов у меня нет. И рассказы режиссеров про то, как они репетировали Булгакова и вдруг прорвало трубу, батарея отвалилась, пожар возник, не понимаю. Сразу хочется сказать на это: «Проводку-то проверять надо!» И батарея отвалилась, скорее всего, потому что она старая. А мы зачем-то начинаем за уши притягивать к вполне бытовым событиям происки Воланда.

С Булгаковым другая проблема. У каждого читателя возникает собственное представление о том, какими должны быть Мастер, Азазелло, Воланд. И когда нам материализуют их через кинематограф или театр, я ни разу не слышал, чтобы зритель сказал: да, персонаж именно такой, как в книге. Вот про Наташу Ростову, или Онегина, или любого другого героя литературы есть какое-то общее представление. А персонаж Булгакова у каждого свой. Отсюда претензии к постановкам и фильмам по его произведениям.

– Свой путь в профессии вы начинали актером. Осталась ли роль-мечта, которая так и не случилась?

– Все, что мне предлагали режиссеры, – посидеть в массовке. Говорю сейчас абсолютно не кривляясь. Я никогда и не загадывал для себя роли. Был ушибленно-пришибленным в плане дисциплины. Что дадут, на том и спасибо. В актерской профессии вообще не стоит о чем-либо мечтать. Это бессмысленно.

– Какого героя, на ваш взгляд, не хватает сегодня на сцене и киноэкране?

– Мне лично – Павки Корчагина. Понимаю, что это самообман и вряд ли такой персонаж может стать героем нашего времени. Но сегодня очень не хватает личности, беззаветно преданной своему делу, Родине, в конце концов, себе самому. Подобную преданность делу я наблюдаю в старшем поколении актеров. В нас это было вбито, что называется, кулаками. Порой через вредность, сопротивление, неприятие. Но самоотверженность в актерах старой школы выше, чем у среднего, и уж тем более молодого поколения. Это не хорошо и не плохо. Данность.

– Вам интереснее театр или жизнь?

– На эту тему я никогда не размышлял. По одной простой причине: театр для меня и есть жизнь. Но если я скажу, что кроме премьер и репетиций для меня ничего не существует, это будет позерством. Я люблю улицы. Люблю, прогуливаясь по ним, разглядывать людей. Ходить в магазины люблю, даже ничего не покупая. Есть огромное количество книг, которые я хочу успеть прочитать. Сейчас на полке дожидаются труды испанского философа Ортеги-и-Гассета. Обязательно должны быть какие-то интересы кроме театра. Если я не буду любить жизнь и интересоваться разными ее проявлениями, я ничего не сумею сделать в театре.